Никогда в жизни мне не было так холодно, как в этом фермерском доме. Холодно и жутко. Даже в бомбоубежище так страшно не было. Ночью, сбивая мизинцы ног о засунутые Старой Няней под одеяло керамические грелки, накинув поверх одеял для утепления пальто из чернобурки, мы тряслись в холодных кроватях, глядели сквозь решетку на лунный свет и слушали крики ночных птиц и писк настигнутых совами мышей и полевок. Вокруг вершилось непрерывное кровопролитие; мы цепенели от холода и ужаса. По мне уж лучше Рейлтон-роуд{110}, пусть даже в субботу ночью.
Честно говоря, несмотря на красоты и прелести фермерского дома, мы туда ездили только ради нее.
От стоящей в прихожей на изъеденном дубовом сундуке китайской вазы, наполненной ароматными сухими лепестками, исходил безысходный запах старости. Здесь же висели намалеванные членами семейства Линде, бог знает когда и где — в Венеции, Альпах, на озерах, — старые акварели; выцветший ситец; вытертые до основания ковры. Все было изношенное — дорогостоящая ветхость, до которой, мы знали, нам никогда не подняться. Это не для Счастливых Шансонеток. Нам были суждены либо блеск, либо нищета.
Кормили у нее не бог знает как. Наши надежды, что она наладит связь с местным черным рынком восточного Суссекса, оказались тщетными — Старая Няня каждый раз напоминала нам не забыть привезти продовольственные карточки и кормила нас картофельными запеканками с мясом, происхождение которого трудно было установить; но подавались они на фарфоровых тарелках “Челси”, а ножи и вилки были из почерневшего серебра, с массивными ручками и выгравированным клеймом дома Линде — пеликан, клюющий собственную грудь. Гадостная еда, но мы все равно нервничали, боясь выбрать не ту фамильную вилку.
Холодно было во всем доме, не только в кровати. Мы сидели за столом в меховых пальто, несмотря на саркастические взгляды Саскии и Имоген, защищенных от стужи лишь коротенькими сборчатыми юбками, свитерами с высоким воротом и врожденной аристократической способностью запросто переносить экстремальные температуры. Мы платили им той же монетой, и их приводило в бешенство, что мы сидим с ними за одним столом, особенно учитывая, что Мельхиор и их тоже бросил. Поэтому когда леди А. спросила, сможем ли мы приехать на совершеннолетие Саскии и Имоген, Нора хмыкнула: “Еще чего!”.
— Нет, дорогие, серьезно, — сказала леди А, — мне бы очень хотелось вас видеть.
Ее глаза блеснули — совсем чуть-чуть, но в те дни это редко случалось, и я порадовалась за нее: “Мы устроим настоящий семейный праздник!”
Намек понят. Кроме одной открытки с попугаем из Рио-де-Жанейро от Перри со Дня Победы не было ни слуху ни духу, но я знала, что, несмотря на прошедшие годы, леди А. все еще к нему неравнодушна, и даже надеялась, что в один прекрасный день они с Перри сойдутся. Как-то раз, когда мы пили в саду китайский чай, я подступилась к ней с этим. Дело было в мае, яблони уже отцвели, но я все равно накинула пальто.
— Неужели вы совсем не скучаете по Перри? — тактично осведомилась я.
При мысли о Перри ее лицо немного осветилось, но так, словно при упоминании чего-то не слишком серьезного.
— За таких, как он, голубушка, замуж не выходят, — сказала она.
Я грела пальцы о фарфоровую чашку — по-другому держать ее не получалось, ручки у чашки не было, зато сбоку была большая трещина — и размышляла, не думала ли моя собственная матушка точно так же о Мельхиоре: что на короткой дистанции он — царь и бог, но на марафон не потянет.
По-моему, оба братца не годились в образцовые мужья. Но я промолчала. Леди А. многое не договаривала. В жизни не встречала такого всеобъемлющего молчания, как в обители Линде, особенно когда приезжали дочки; молчания, в котором невысказанное висело удушающим, забивающим легкие густым туманом.
— Ну какого черта мы таскаемся туда каждый раз, — сказала Нора. — Лучше останемся в воскресенье дома, полежим в ванной, сделаем прически.
У нее не было ни малейшего желания почтить присутствием двадцать первую годовщину милых крошек. Перри может и к нам приехать, сказала она. Переубедить ее было невозможно. “Нет, нет и нет!” Но тут позвонил Перри и обещал подвезти нас на машине, сказал, что мы сможем вернуться в Брикстон в тот же вечер. — Тогда— никаких подарков, — провозгласила Нора.
— Эти гадюки не заслужили. Я еду на одном условии — мы им на день рожденья ничего не дарим.
Потому что мы ехали только ради леди А., верно? Ей мы купили бутылку шотландского виски. Итак, под окном на Бард-роуд в роскошном “Бентли” с откидным верхом сидел и сигналил Перри, готовый умчать нас в фермерский дом Линде-корт на самый ужасный в нашей жизни воскресный обед.