— Что ни говори, иногда становится ужасно одиноко, особенно когда ты забираешься в свою комнату и барабанишь, зарывшись в прошлое, на своем дурацком компьютере, а я сижу в подвале один на один с древностью.
— Не надо так про бедную Каталку.
— Я не про Каталку, ты отлично это знаешь. Я про нашу древность, нашего четвертого жильца.
— Не смотри на все в черном свете, — попыталась утешить ее я. — У меня есть ты, а у тебя — я, и у нас есть Каталка; и, если хочешь, глядя, как мы купаем ее, кормим, даже меняем пеленки, можно считать ее нашей престарелой малышкой. Хотя наш отец и сделал ноги, у нас, сама знаешь, был настоящий папочка, баловник дядя Перри. И хоть нам и не довелось увидеть мать, бабушка заменила нам ее — лучше не придумаешь, что ты на это скажешь?
Лампочка пару раз мигнула, словно подтверждая бабушкино согласие с моими словами.
— Но все равно, — сказала она. — Хорошо бы...
Скомкав шифон, она, как ребенка, прижала его к груди.
— Если бы Тиффи жила с нами, — сказала она, покачивая на руках шифоновый сверток, — я бы...
Тыльной стороной руки я вытерла глаза. Хватит на сегодня слез.
Тут произошло нечто странное. С полки, на которой лежали шляпы, что-то упало. Даже не упало, лучше сказать — спланировало, слетело со свистом, как летающая тарелка, так что пришлось присесть, чтобы нам не снесло головы. Стукнувшись о противоположную стену, объект упал на пол, трепыхнулся и замер.
Ее шляпа, маленькая шляпка-ток с вуалью с мушками, слетела на нас, как запущенный диск. И пока мы подозрительно ее осматривали, сверху посыпалась лавина перчаток — все ее перчатки с заношенными, засаленными пальцами, будто направляемые невидимыми руками, кружили вокруг нас, толкаясь, нападая, хлеща по щекам так, что, пытаясь отгородиться ладонями, мы попятились назад, в то время как из шкафа на нас валилось все больше и больше бабушкиного имущества — клеенчатые сумки, корсеты, раздувшиеся парусами панталоны, шипящие, как змеи, чулки. Мы пятились, пока не уперлись икрами в холодный железный бок кровати; тут дверца опустошенного шкафа с противным скрипом захлопнулась сама собой, и мы остались лицом к лицу со своими перепуганными пыльными отражениями.
— Бабушка хочет нам что-то сказать, — с трепетом в голосе произнесла Нора.
Скрип, скрип, ответила дверь.
— Она говорит, что прогулки в прошлое никуда не ведут, — сказала я.
Я так и слышала ее голос: “Не вешайте носы, девчонки! Живите сегодняшним днем! Вы еще не померли! Собирайтесь-ка на банкет! Надейтесь на лучшее, готовьтесь к худшему!”
Отбросив все расчеты, мы опустошили банку из-под варенья, в которой хранилось фунтов семьдесят на непредвиденные расходы: на похоронные венки знакомым, поездки к умирающим и т. д. и т. п. Магазины еще работали, и, накинув чернобурки, мы рванули на рынок. Вниз по Электрик-авеню, мимо тележек зеленщиков.
Внезапно я почуяла тревогу, потом увидала их самих. “Вон они, Нор, ‘Защита прав животных’”. Мы расправили плечи; защищать свои чернобурки нам было не впервой.
— На лисице этот мех смотрелся бы лучше, тетушка, — обратился к нам молодой человек с бритой макушкой и торчащими сквозь штаны коленями; ну почему он каждый раз к нам цепляется?
— На этой лисице он бы лучше не смотрелся, — с пол-оборота завелась Нора. — Ее, молодой человек, гуманно поймал традиционным охотничьим методом экологически правильный эскимос в 1935 году, когда вы или даже ваша почтенная матушка еще в горшок писать не научились. Впоследствии, вероятно, сей эскимос поддался губительному влиянию алкоголя и отчаяния по причине отчуждения от традиционных обычаев, а эта лиса в любом случае давно бы уже испустила дух и сгнила где-нибудь, если бы мы не носили ее замечательно выделанный мех.
— Я рад, что вы чувствуете в душе угрызение совести, барышни, — произнес молодой человек.
Он, как обычно, выдал нам свою брошюрку.
— А еще я люблю пожевать вкусную сочную колбаску, — похотливым голосом прошипела Нора.
Он быстренько прикрыл руками свое хозяйство.
— Иногда мне кажется, что бабушка родилась раньше времени, — сказала я Норе.
— Он-то хоть на торговцев цветами не нападает, — ответила она.
На брикстонском рынке можно отыскать что угодно. Мы купили усыпанные маленькими серебряными звездочками чулки — “больше звезд, чем на небе”, вспомнила Нора. Протягивая двадцатку за чулки, я обратила внимание на старину Билла на другой стороне купюры. Это навело меня на мысль о том, как Шекспир, которому наша семья стольким обязана, вошел в реальный каждодневный оборот, да еще на крупной банкноте. Хотя Флоренс Найтингейл его перещеголяла, что я, как женщина, одобряю{116}.