Мимо проплывал поднос с курицей, Нора ухватила ножку.
— Могу сейчас целого слона проглотить.
Откусила:
— Объеденье.
К ней возвращалась невозмутимость. Между передними зубами застрял листик приправы; она подцепила его ногтем и внимательно рассмотрела.
— Розмарин, — определила она, — “За столом в Тоскане”, Би-би-си, первый канал, полдевятого вечера, пятница. Банкет — дело рук Саскии.
Она бросила недоеденную ножку в пепельницу.
— У тебя тушь размазалась — просто жуть, — сказала я.
Самой мне до смерти хотелось писать, так что мы направились в женский туалет и там обнаружили леди А., припаркованную рядом с биде, все еще закутанную в шаль и опять, словно по мановению злой колдуньи, превратившуюся в Каталку; она дрожала мелкой дрожью, а Старая Няня в костюме няньки Джульетты пыталась успокоить ее уговорами. Старую Няню засунули в туалет, видимо, приводить в чувство хлебнувших лишку гостей.
— Как я могу показаться ему на глаза, — говорила леди А., — после того, что я сделала. Я любила его, но предала.
— Тебе надо подкрепиться, — сказала Нора. Старая Няня поджала было губы, но когда Нора вытащила из золоченой сумочки бутылку с джином, она тоже пропустила стаканчик за компанию, и втроем мы наконец-то вытащили Каталку в бальную залу; однако каждый раз, завидев сквозь расступавшуюся толпу Мельхиора, она начинала трястись так, что того и гляди рассыплется в прах; поэтому мы закатили ее за обнаженную статую работы Кановы, где она пристроилась и, собравшись с силами после дополнительной порции подкрепляющего, приготовилась наблюдать, что случится дальше.
А дальше случилась Дейзи Дак.
Раздался причудливый звук барочных труб. Ей-богу, не шучу.
А это был настоящий королевский выход. Ту-туту-ту-у-у! Заиграли трубы. За ними лютнисты, нещадно фальшивя, исполнили непривычную для них мелодию “Хелло, Долли!” — и под гром аплодисментов появилась она сама. Публика взгромоздилась на стулья. Нужно признать, выглядела она на миллион долларов, хоть и изрядно потертыми бумажками. Как и раньше — кроха, метр без кепки, она могла служить отличной рекламой замещающей гормональной терапии, на коже — ни морщинки, хотя, с другой стороны, акулья кожа не стареет, верно же? Вслед за ее колышущимся, изящно облегающим фигуру белым сатиновым платьем плелась крошечная, почти невидимая за букетом из ста алых роз фигурка. Должно быть, это ее альфонс, подумала я; он выглядел так, будто его прихватили в самую последнюю минуту. Но такой альфонс был совсем не в моем вкусе — крошечный мужичонка в итальянской серой шелковой рубашке — из тех, что блестят в темноте, — с нелепыми белокурыми прядями и лицом, как у ребенка-старичка. Будем надеяться, что он не лишен скрытых талантов.
Старая добрая Дейзи. Я с первого взгляда поняла, что она сильно под мухой.
Выйдя на середину залы, она остановилась. Затем приветственным жестом подняла руки над головой и, озарив зал несокрушимой белозубой улыбкой, обратила ее на Мельхиора. “Хелло, Долли”, слава богу, наконец-то закончилась. Гром аплодисментов.
Мельхиор умудрился подняться на ноги, пошатываясь, спустился с возвышения и жестом публичного примирения после долгих лет обнял ее, как до этого нас; только с ней они дольше приноравливались, чей профиль займет перед камерами более выгодную позицию; в конце концов Дейзи — хоть и под хмельком, но в здравом уме и твердой памяти — взяла верх.
Милая старина Дейзи. Пока их снимали, она заметила нас и бросила его, недообнимав. Вслед ей вопили журналисты: почему она целуется с этими убого выряженными полоумными старушонками? Когда-то давным-давно мы были моложе ее, но она хорошо сохранилась, да и не нищенствовала, само собой.
Несчастный альфонс поплелся было за ней, потом пошел обратно, с потерянным видом держа в руках букет роз, пока Мельхиор, сжалившись, не поманил его и не освободил от ноши, непринужденным жестом передав цветы госпоже Масленке, которая, подпрыгнув от неожиданности, сунула их все еще стоящему поблизости диктору телевидения, а тот всучил их какому-то потному трагику в кошачьем костюме Жан-Поля Готье, и букет начал переходить из рук в руки, как в игре “передай другому”, пока, наконец, горничная не забрала его и не отнесла в женскую уборную, где, не найдя вазы достаточно большого размера, как всегда сообразительная Старая Няня засунула его до окончания банкета в унитаз.
Разглядев под покровом Каталку, Дейзи взвизгнула от радости, но им некогда было наверстывать упущенное, потому что, покинув нас, журналисты с топотом помчались к двери; взглянув на нее, замершая, как терьер в стойке, Масленка начала поскуливать и дрожать мелкой дрожью — наконец-то прибыл ее блудный сын!