Все стихло; раздалась барабанная дробь.
Продолжавшая, позабыв обо всем, гладить Тристрама по руке, госпожа Масленка несколько запоздало подала свою реплику.
— Поздравляю тебя со столетием, дорогой! — при этом ее улыбка говорила, что в этом торте если и есть масло, то только прогорклое. Вот вам еще одна опытная актриса.
Отец занес меч. С болью в сердце я заметила, с каким трудом ему это удалось. Он занес меч и...
И...
Хотелось бы продолжить, что в этот торжественный момент под барабанную дробь в пламени свечей и при общем молчании торт неожиданно взорвался или треснул и из него показались... но не буду врать, ничего такого не случилось.
Вместо этого случилось следующее: барабанная дробь, пламя свечей, общее молчание, занесенный над тортом нож; но, прежде чем он успел опуститься, раздался чудовищный стук в парадную дверь. ЧУДОВИЩНЫЙ. От этого стука покачнулись, забрызгав воском шоколадную черепицу, свечи на торте; затрепетали осыпавшиеся дождем ветки сирени; даже паркет задрожал, готовый, казалось, податься под ногами.
По комнате пробежал трепет. Происходило что-то не предусмотренное сценарием.
В открытую дверь влетел ветер. Все тот же буйный, ворошивший утром листья и усталые члены Доры Шанс ветер ворвался, ревя и прыгая по ступеням, в бальную залу, задирая юбки взвизгнувших женщин, почти задувая пламя свечей и в следующее же мгновенье возвращая их вновь к жизни, теребя из стороны в сторону и чуть не унеся совсем вуаль леди А., — но она зажала ее зубами. С ветром прилетел подобный легким раскатам грома смех, и все обернулись посмотреть, что же это за гость такой, прибывающий с таким опозданием и с таким шквалом веселья.
Кто же еще это мог быть?
Помните старую песню, что они пели с Ирландцем: “Майкл Финнеган в Дублине жил...”, когда покойник оживал и на поминках выпрыгивал из гроба? Последний куплет заканчивался так:
— Меня, чтоб вас всех, — пел Перигрин, — и смерть не берет!
Размером с верфь, нет, больше, с многоэтажный дом, в куртке, очень похожей на ту поцарапанную, потертую летную куртку, в которой мы, еще не научившись писать в горшок, увидали его в первый раз, улыбка до ушей, рыжие, как паприка, волосы — ни одного седого, годы его не берут.
Он мог бы позвонить из аэропорта, сказать, что едет, верно? Да и в Бразилии наверняка есть телефоны, в наш-то век. Но, сообщив заранее, он испортил бы сюрприз. Как всегда, Перигрину удалось перещеголять брата.
Не забывайте, наш дядя Перигрин сегодня тоже праздновал свой столетний юбилей.
Я ведь чувствовала, что сегодня может произойти что угодно.
Влетевший с Перри ветер принес с собой сотни и сотни бабочек: красных, желтых, коричневых и янтарных, таинственно черных и лиловых, крошечных изумрудных, гигантских, порхающих в переливах голубого и песочного; все они кружились по комнате, опускаясь то на обнаженное женское плечо, то на чью-нибудь лысину. Парочка красавиц обосновалась в наших с Норой прическах.
Побледнев как мел, Мельхиор уронил меч и опять тяжело опустился на трон; камеры на какое-то время прекратили съемку, будто Перигрин превозмог не только Мельхиора, но и здравый смысл. Неразрезанный торт нерешительно покачивался перед Мельхиором, поддерживаемый дюжиной рук и ног, не зная, что делать дальше, а окружающие вопрошали друг друга, потому что не осталось никого, кто бы помнил Перри, только она да я, да он, да они, и, возможно, Мельхиор даже решил, что перед ним — призрак.
Весьма упитанный призрак, однако. Можно сказать, грузноватый. Канделябр продолжал дрожать, опадали цветки сирени. От приближения Перигрина торт опасно накренился на одну сторону. Перигрин весь был покрыт бабочками. Очень, очень бережно отделил он алую красавицу с шестидюймовым размахом невесомых крыльев и протянул трепещущее подношение Мельхиору.
— В честь каждой из наших дочерей, — сказал он, — я назвал по бабочке. А эту я назвал в честь тебя, чертов хрен.
В его голосе безошибочно угадывалась мужская приязнь. Смягчила ли их сердца долгая разлука? А может, они всегда любили и ненавидели один другого одновременно? В любом случае, было отрадно, что они счастливы видеть друг друга. Мельхиор посмотрел на невозможно прекрасных, невероятных бабочек, потом взглянул на брата и улыбнулся. А потом пришел служитель зоопарка с большим сачком, поймал всех порхающих красавиц и унес их в теплое, уютное пристанище, потому что Перигрин беспокоился об их благополучии. Несмотря на кутерьму и переполох, мы протиснулись к нему за поцелуями.