Но вдруг меня охватила паника и ужасные сомнения.
— Э-э-э, Перри... ты, случайно, все-таки не мой отец?
На секунду он опешил. Затем расхохотался так, что даже подавился, и мне пришлось стучать его по спине. Он смеялся и тряс головой, давился хохотом и кашлял.
— Дора, Дора, ну какие-то принципы у меня все-таки есть! Клянусь тебе, что до конца войны я никогда не видел ни тебя, ни бабушки!
— Я подумала — лучше узнать наверняка, — сказала я, — потому что всем другим ты оказываешься отцом.
Он потянулся за брюками.
— Дора, я не твой отец, больше семидесяти лет об этом жалел, милая моя, но сейчас, ей-богу, счастлив, что это не так. — Перри всегда был мастером на комплименты. Поднявшись, он начал одеваться.
— А тебе никогда не приходило в голову, что твоя мать вполне может не быть твоей матерью?
Я надевала колготки — от одной звездочки вверх побежала стрелка — и замерла, стоя с задранной вверх ногой.
— Что?
— Ты когда-нибудь была на могиле матери, Дора?
— Перри, что ты хочешь этим сказать?
— И сам не знаю, — медленно произнес он. — У меня нет прямых улик. Но порой я задумывался про вашу бабушку.
— Бабушку?
— Ее последняя шалость, — предположил Перри. — Пригвоздить старину Мельхиора к матрацу и...
— Что ни говори, Перри, воображение у тебя довольно развратное, — это возможно, но невероятно. Бабушке, когда мы родились, было не меньше пятидесяти; к тому же она была гордая как павлин и никогда не стала бы, чтобы объяснить наше появление, изобретать какую-то дурацкую историю про горничную, да и зачем бы ей это было нужно?
— Так, просто в голову пришло, — сказал он. — Просто она никогда не рассказывала о вашей матери. Я спрашивал ее пару раз, но она всегда замолкала. Не любила распространяться о своих секретах. Как-то я спросил ее, откуда она сама родом, и она ответила: “Как долбаный джин — из бутылки”.
— Перестань, Перри. Отец — это гипотеза, но мать — это факт. Ее не хоронили — бабушка считала, что не стоит захламлять землю не нужными больше хозяевам телами. Маму она распорядилась кремировать, а пепел закопала в саду. И с ней мы точно так же поступили. Розы от этого хорошо растут.
— Мать — та, что любит как мать, — сказал Перри. — Она любила вас как...
— Давай больше не будем об этом, а то я нынче — как апрельский ливень. — Не забывая о трех оттенках теней на веках, я аккуратно промакнула глаза. Он надел летную куртку. Не в силах сдержать улыбок, мы оглядели друг друга. Я чувствовала, что сегодня выдастся восхитительный день.
Мне было ясно, что нужно сделать.
Я в общем-то не верю в телепатию, но Перри сразу понял, и вдвоем мы основательно перерыли всю (отцовскую) комнату. Там и перерывать-то, честно говоря, было нечего, стиль минимализма, но мимоходом мы обнаружили, что Масленка смела все следы присутствия Мельхиора в крошечный смежный чуланчик, где стояла узкая кровать, пылились истлевшие театральные афиши и чувствовался слабый запах стариковского недержания. Фотографу из “Мира интерьеров” о существовании этого уголка явно известно не было.
Увидев на стене портрет старика в лиловом одеянии, я сначала подумала, что это он сам, но потом разглядела толстый коричневый слой лака и величественные мазки кисти прошлого столетия. На голове у старика была корона. Он казался гораздо старше Мельхиора, на рамке была надпись: “Ранулф Хазард, ‘Никогда, никогда, никогда, никогда, никогда...’”{121}.
Вот откуда взялся наряд трагического короля — пурпурная мантия, кольца, украшение на шее. В день столетнего юбилея разрешаются любые причуды; Мельхиор нарядился в отцовское платье. Опороченный, обманутый рогоносец Ранулф. Убийца жены, убийца друга, самоубийца Ранулф, ”Побольше кровный и поменьше сын”{122}. Прямо про него. Сын нарядился в костюм пропащего отца, я чуть не разрыдалась тогда, потому что я никогда не задумывалась над тем, что и на его долю пришлось немало семейных горестей. Детство оборвалось, когда ему не исполнилось еще и десяти, как бывает с “дедовскими” часами (только не с нашими — наши, слава богу, тикают еще помаленьку). И с того времени — ни любви, ни симпатии. Он выбрал сегодняшний вечер для перевоплощения в отца, будто ребенком ему так и не удалось оказаться отцом нынешнего себя и пришлось уже взрослым мужчиной всю жизнь дожидаться этой возможности.