– С Завадским, конечно, тяжело, но с другими еще хуже. Он хоть не измывается над смыслом классических пьес, ставя дурацкие эксперименты.
– Завадский хорош уж тем, что почти не портит классику, а что измывается над современными авторами, так они сами виноваты – заслужили.
– К театру мерзко подходить. Видишь афиши и не понимаешь, театр это или кино – названия пьес сплошь незнакомые и больше похожи на бред сумасшедшего.
Она рассказывала, как в двадцатые годы, когда премьера почти каждый вечер считалась нормой, зритель, стоя перед афишей, возмущался:
– Нынче играть, а они даже не решили, что – то ли «Севильского цирюльника», то ли «Женитьбу Фигаро».
И тут же добавляла:
– Не уверена, что и сегодня знают, что это просто двойное название пьесы.
– Зритель пошел не тот, – жаловался Раневской Грибов. – Вот в прежние времена… Зритель встречал актера еще в буфете, вместе принимали по сто граммов и, оставшись довольными друг другом, шли один в зал, другой за кулисы.
– И не говорите, – соглашалась актриса. – Если уж Отелло душил Дездемону, то так, что самые жалостливые полицию вызывали, а не аплодировали, как сейчас.
– Аплодисменты пусть себе, но ведь еще и советы дают!
«Старой гвардии», воспитанной на блестящих образцах игры Ермоловой, требованиях Станиславского, текстах классических пьес, было трудно подстраиваться к новым требованиям соцреализма, они покидали сцену.
Раневская страдала:
– Скоро останусь только я, да и то потому, что никто из современных актрис не желает играть роли старух.
Раневская говорила ушедшему на пенсию актеру:
– Вы должны быть счастливы, что не пришлось играть в производственных пьесах, где вместо монолога Гамлета нужно произносить монолог передовика производства.
– Великие актрисы играли так, что зрители вообще не замечали их костюмов или грима. Как и декораций на сцене. А теперь если не раскрасили, как клоуна и не расцветили сцену как ярмарку даже в драме, то зритель рискует уснуть, если не уйдет после первого акта.
– Очередь перед кассами театра вовсе не означает, что спектакль хорош, актеры талантливы, а режиссер гениален. Может, просто играет кто-то, намозоливший глаза в кино, или в бомонде пронесся слух, что спектакль в этом сезоне в моде.
Или сам театр непременно надо посетить, когда бываешь в Москве впервые.
Обидно – в Большой не ради балета ходят, а чтобы сказать, что видел «Лебединое озеро».
– Хорошо, что Чехов не дожил до наших дней, иначе непременно принял бы яд, сходив всего лишь на одну постановку его пьесы.
– Театр заменил страдания на сцене изображением этих страданий. Зритель ответил тем же – теперь в зале не плачут, а изображают эмоции.
– Театр все больше превращается в отдел пропаганды. Раньше тоже пропагандировали, но хоть разумное, доброе, вечное. А теперь все больше развлекают и перевирают то, что делали до них.
– Страшный сон современного режиссера – нахмуренные брови чиновника, принимающего спектакль. А ведь должно быть иначе: нахмуренные брови Станиславского, не принимающего его халтуру.
– Сейчас в актеры может идти каждый, даже тот, у кого ни таланта, ни голоса. И раньше шли, да только публика освистывала, и уходили. А теперь профсоюз не позволит уволить самую бездарную бездарь, если та зачислена в штат театра.
– Сейчас режиссеры в театрах, как дети в песочнице, – сами нового создать не могут, так портят то, что уже сделано до них.
– На сцене сквозняки, зал пустой, микрофоны не работают… Пора заканчивать репетицию!
– Храм искусства скоро превратится в политический бордель!
Завадский в ответ шипит:
– Думайте над тем, что говорите, Фаина Георгиевна!
Та неожиданно соглашается:
– Вы правы, это просто бордель, и ему даже превращаться не нужно.
– В зрительном зале нужно поменять кресла.
– Это еще зачем? – подозрительно щурится Завадский.
– Подголовники нужны высокие.
– Фаина Георгиевна, с задних рядов и без того сцену плохо видно.
– Еще одна производственная пьеса, и в театр будут ходить только те, кому дома выспаться не дают. А спать удобней с подголовником.
– Боже мой! Скоро докатимся до того, что «Дядю Ваню» будем ставить в декорациях скотного двора, а играть в ватниках, чтобы соответствовать названию и духу времени.
– Стремление режиссеров все осовременить может уничтожить театр быстрей самых жестких запретов и чиновничьей дури. Разве можно ставить на современный лад классические пьесы?