– Жаль, не доведется увидеть конца, – вздохнула Бьянка. – Работа, похоже, затянется надолго.
– На много лет, – подтвердил архитектор и снова углубился в созерцание чертежей.
– Недешево обойдется казне такое сооружение, – заметил Гарт.
Зодчий поднял голову:
– Пожертвований собрано столько, что на них можно построить целый флот. А выйдет всего один корабль. Зато какой! Из камня, с витражами и реликвиями. И видно будет этот корабль чуть ли не из Шампани. А за пожертвованиями во славу Господа дело не стало, – не только сам король, но и его рыцари, церковники, даже горожане вносили свои деньги на возведение храма.
Тут он поманил рукой своих слушателей и, когда те наклонились к нему, негромко проговорил:
– Говорят, дошло до того, что даже гулящие девки внесли свою лепту в столь богоугодное дело. Епископ вначале отказался, а потом согласился, условившись с девицами, что случай этот избежит огласки.
– Как же ты об этом узнал? – спросил Гарт.
Зодчий развел руками:
– Так ведь говорят… втихомолку, правда. Но не выболтайте никому, сеньоры, это я вам по секрету…
Должно быть, в этот момент бедняга пожалел, что так разоткровенничался с незнакомыми людьми.
– Что ж, епископ прав, – обронила Бьянка. – В конце концов, деньги продажной женщины стоят денег ростовщика.
– Благое намерение очищает всё, – добавил Гарт и хлопнул по плечу зодчего. – Не волнуйся, друг мой, секрета твоего мы не выдадим.
И они, постояв еще немного, направились улицей Парвис в сторону Хлебного рынка. Их путь снова проходил мимо церкви, а раздавать милостыню было уже почти нечем: всего несколько серебряных монет осталось в кошельке у Бьянки. Деньги эти она берегла для галантерейной лавки, в которой на обратном пути собиралась купить шерстяные перчатки и накидку на плечи.
Вот она, эта самая лавка. Продавец – женщина. Она уже ждет, потому что был уговор. Бьянка подошла, надела перчатки, заулыбалась. Впору! А какие теплые! Теперь ей любой мороз не страшен. Она раскрыла кошелек и уже вытащила оттуда монеты… как вдруг Гарт схватил ее за руку. Она опешила вначале, потом поглядела… и всё поняла.
Почти рядом, шагах в пяти от них стоял худенький мальчуган и молча, светло-голубыми глазами глядел на руку Бьянки, в которой она держала монеты. Мальчику было лет пять, не больше. Его дырявые ботиночки, старые, растоптанные и обмотанные кое-как тряпками, вряд ли согревали ему ноги. Полотняные штанишки, с заплатами и тоже в дырах, не доходили даже до середины икр. Бумажная куртка с разорванными рукавами, похоже, также совсем не грела малыша: видно было, как он мелко вздрагивал. Но он ничего не говорил и не протягивал руки́. Не умел или боялся, кто знает? А молчал потому, что от холода стучали зубы во рту.
Бьянка застыла на месте, точно ее парализовало, и вдруг, раскинув руки, бросилась к этому мальчику и заключила его в объятия. Потом отстранилась, посмотрела ему в глаза и только сейчас увидела, что они полны слез – детских, затаенных, молчаливых. Теперь, когда ребенок почувствовал объятия матери, слезы его не смогли больше держаться на веках и разом пролились ручейками ему на щеки. Бьянка вытерла их рукавом и снова прижала мальчика к себе, чувствуя, как он весь дрожит, и отдавая ему свое тепло.
И тут он заплакал. Но не в голос, не в рёв. А просто, тихо, по-мужски, скривив губы и захлюпав носом. Одна за другой, его чистые и горячие детские слезы капали на шею Бьянке, а она все сильнее прижимала его к себе и гладила его мягкие, спутанные, соломенного цвета волосы.
– Кто ты, малыш, и что здесь делаешь? – спросила она, заглядывая ему в глаза.
Но он не отвечал, не решаясь поднять взгляд, и продолжал упрямо глядеть себе под ноги. Только губы его мелко дрожали, да ладошки он сцепил крепко-накрепко, держа их у груди, словно молясь. Бьянка взяла их в свои теплые руки и сразу же почувствовала холод, исходящий от его маленьких, согнутых пальчиков. Она стала согревать их теплом своих рук. И когда мальчик поднял на нее глаза, она увидела в них боль, печаль, уныние – все что угодно, кроме радости от того, что он живет на этом белом свете.
– А где твоя мама? – спросила она у него.
Печально и тихо малыш ответил ей:
– Наша мама умерла.
Бьянка вздрогнула; слова застряли в горле. Спросила все же: