— Э, меня забыли! — кричал Боинг, — Ромелла, подержи доску!
Но Петька уже бежал по штреку:
— Вот он, склад! Ребята, здесь кто-то уже был до нас.
Маша наступила на доску, и Боинг перебежал к ней.
— Дорвался, Ромелла, — сплюнул он. — Теперь будет болтать, что он один склад нашел.
— Чай! Бочонок, пустой! Опять чай! — кричал Петька. Луч его фонарика прыгал по стенам, и там было все так, как представляла Маша: и бочки, и ящики с чаем. Только все разоренное, разбитое вдребезги, как будто на складе Бобрищева порезвилась стая обезьян.
Маша не чувствовала разочарования: тайна катакомб разгадана, а в клад ей никогда по-настоящему не верилось. Они с Боингом подошли ближе.
— Смотрите! — Петька совал им шестигранную коробочку из жести, разрисованную пагодами и китайцами с девчачьими косичками. — Больше ста лет ей, а как новенькая!
Боинг взял из раскрытого ящика такую же коробочку, раскрыл и перевернул. На камни упала слежавшаяся зеленая лепешка. Чай давно сожрала плесень, и эта плесень успела погибнуть и сгнить.
— Приятного аппетита! — Боинг пнул ногой ближайший ящик, и оттуда, звеня и разбиваясь, покатились пустые бутылки.
— Не бей, — сказала Маша. — Им все-таки сто лет, может, пригодятся какому-нибудь музею.
— Разве что музею. Потому что в «прием стеклотары» их не возьмут, — заметил практичный второгодник.
Петька азартно ковырял ржавой лопаткой щель в стене:
— Там клад, ребята, чтоб я сдох, клад! Бобрищев был хитрый! Снаружи склад, а за стеной клад.
Боинг обследовал щель, поднеся фонарик вплотную.
— Сдыхай, Ромелла, — это просто трещина… Ну-ка, что у тебя за лопатка?
— Не знаю, на полу валялась.
— Дай, — Боинг отобрал у кладоискателя лопатку. — Саперная. Это солдаты все здесь погромили. В войну, когда в школе был госпиталь.
— Я все-таки поищу золото, — упрямо сказал Петька. — Приду с металлоискателем Евгень Евгеньича и поищу!
Маша покачала головой:
— Поищи, конечно, только знаешь, что Дед говорит? Клады появляются во время войн и революций. Если бы Бобрищев дожил до семнадцатого года, то зашил бы в пояс бриллианты и бежал за границу, а что потяжелее и побольше размером спрятал бы в катакомбах. А так от кого ему было прятать?
Петька вздохнул, прощаясь с мечтой о кладе.
— Ничего, — сказал он, — Бобрищев не один был миллионщиком на Черном море. Я в других местах поищу.
Боинг шарил в остатках контрабанды, надеясь найти что-нибудь полезное в домашнем хозяйстве. Поднял маленький бочонок, постучал — гнилой. Хотел перевернуть еще один ящик, но под Машиным взглядом открыл его осторожно.
— Две бутылки целые, с вином! Слышь, Алентьева, я тебе ничего не подарил, так возьми.
— И мою возьми! — добавил Петька.
— Это почему твою?! Я их нашел!
— Да какая разница! Мы их дарим, и все.
— Зачем мне вино? — стала отказываться Маша.
— Сейчас не надо, а потом пригодится, — запасливый Боинг достал из сумки пакет и уложил в него пыльные бутылки. — Вино от старости не тухнет. Выпьешь на свою свадьбу и нас вспомнишь!
— Да, мы тебя вспомним, Боингуля, — вставил Петька.
И получил от Маши сумкой.
Глава XX
ПОСЛЕДНИЙ СЮРПРИЗ
Прощались второпях: Петька и Боинг спешили на урок, Маша — домой, собираться. Она расцеловала мальчишек в перепачканные щеки и оставила им ключ, взяв слово, что к возвращению историка из больницы он будет под гипсовым Сократом. Пока Боинг задвигал на место камни, вынутые из подвальной стены, Петька проводил Машу до черного хода. У него на носу белел нечаянный клоунский мазок мела, а глаза блестели.
— Маш, — вздохнул влюбленный. — Маша!
Уедешь ты. Теперь скажу открыто:
Не знаю я, любил иль не любил.
Но сердце шепчет: «Дурень, упустил!»
Как мало прожито, как много пережито.
— Последнюю строчку ты у кого-то своровал. Я ее уже слышала, — сказала Маша, боясь разреветься.
— Я творчески переработал Наследие русской поэзии, — сообщил Петька. — Маш, а я все равно приеду в Москву и буду учиться с тобой в институте!
— Ты сначала в школе исправь двойки. А так приезжай, мне-то что, — согласилась Маша и ушла, заставляя себя не оборачиваться.
Сентябрь на юге — последний вздох лета. Зелень всех оттенков лезла из трещин в асфальте, из водосточных желобов, с крыш — отовсюду, куда ветром занесло горстку пыли и хоть одно семечко. Укрополь дрожал и расплывался в глазах от слез.
Маша совсем забыла, что дома ждет обещанный Дедом человек-сюрприз. Вошла, не успев удивиться, что дверь не заперта, и в гостиной увидела незнакомого милиционера. Он сидел к ней спиной, крутя ручки приемника, который сегодня утром выпросил Билли Боне. По комнате скакали обрывки музыки и дикторских голосов.
Маша кашлянула, и милиционер повернулся к ней. Это был Билли Боне!
— Что, не ожидала? — усмехнулся бывший моряк. Сунул руку под стол и, смахнув с головы милицейскую фуражку, нахлобучил другую, похожую, только с непонятным гербом и серым простреленным околышем.
— А по виску, — сказал он, крутя пальцем в пулевой дырке, — по виску непрерывно течет кровь.
— Куриная! — догадалась Маша.
— Ага. В прошлый раз я мазался фломастером, но, по-моему, не произвел особого впечатления на твою подружку. И отмывался потом целый час, всю кожу содрал. А тут смотрю, кошка тащит цыпленка. Я и одолжил немножко крови. Для достоверности.
Маша в упор посмотрела на Билли Бонса. Если бы взглядом можно было прожигать и пригвождать, этот притворщик уже трепыхался бы на стенке, дырявый, как дуршлаг. Из-за него Наташка чуть с ума не сошла, а потом чуть не разорвалась между Боингом и Петькой. А ему, видите ли, достоверности не хватает! Сидит, улыбается!
— Милиционер, а врете, — буркнула она.
— А что было делать? — развел руками Билли Бонс. — Бежал особо опасный преступник, убийца. Скрывался в катакомбах, я его разыскивал. А тут вы под ногами путаетесь! Надо же было вас отпугнуть.
— Кто особо опасный, Федя?
— Нет, его брат, Сергей. Федя искал для братца фальшивые документы, вот его и подвели к авторитетному уголовнику по кличке Леха Уж. — Билли Бонс закатал рукав. Со вчерашнего дня кинжал со змеей сильно побледнел. — Братан, тебе ксива нужна? Без проблем, только бабки гони! — прогнусавил он, растопырив пальцы.
— Здорово, — признала Маша. — Даже Самосвал поверил, что вы бандит.
— Ты со своим Самосвалом чуть операцию нам не сорвала! Я шатаюсь по катакомбам, наколку эту дурацкую рисую по два часа, чтобы не ошибиться, сделать, как в прошлый раз. Наконец он мне поверил, назначает встречу на пять утра. А в половине третьего прибегает какой-то сумасшедший капитан и надевает на меня наручники. Челюсть мне чуть не сломал! — Билли Боне потрогал себя за подбородок и заключил с философским видом: — Хотя и я виноват, прозевал Самосвала. Порой даже бабуин не видит, что у него под носом.
Маше это кое-что напомнило:
— «Порой даже мудрый слон хлопает ушами»… Так это вы были в катакомбах?
— Ну, я, — подтвердил Билли Бонс.
— А зачем выход завалили? Мы же могли заблудиться и умереть!
— А завалил не я, а Сергей, Голомазов его фамилия. Я шел за ним, потом слышу, грохот за спиной, как будто кто-то упал. Вернулся, нашел Петькину сандалию. Ну, думаю, труба дело: взяли меня в коробочку. Сейчас гражданин Голомазов спрячется за ближайшим углом, а те сзади погонят меня ему под выстрел.
— И вы сами спрятались.
— Ну да. Боинг пробежал мимо и не заметил, что идет уже не за мной, а за другим человеком. А потом, когда вы прорывали ход, я ждал за поворотом.
— И Самосвал опять вас завалил.
— Завалил. Я все ногти обломал, пока прорылся, — вздохнул Билли Бонс. У него это получилось так жалобно и так забавно, что Маша рассмеялась, и милиционер тоже с удовольствием посмеялся над собой. Почему не посмеяться, когда все позади.