— А куда Дед вчера летал? — спросила Маша.
— В Севастополь по моим делам. Надо было проверить одну версию про Толича. Мы сперва думали, что он тоже замешан. Ведь кто-то же сказал Феде, что из школьного подвала есть ход в катакомбы.
— А милиционеры не могли проверить этого Толича, надо было генерала разведки посылать? — съязвила Маша.
— Ему самому хотелось. Видишь ли, Севастополь уже не Россия, наша милиция не имеет права там действовать. Надо сперва получить разрешение, тонну бумаги исписать. А твой дед полетел туда якобы от родителей школы: мол, обещали нам историка на замену, где этот Толич? Оказывается, Толич торгует чаем для похудения и ни о какой истории слышать не хочет. Письмо Евгень Евгеньича у него валялось нераспечатанным.
Дед приехал неожиданно, когда Маша не успела собрать и половину вещей. Первым делом он снял генеральский мундир, по привычке повесил в шкаф, потом спохватился и уложил мундир в коробку от бананов. Этих коробок Маше во множестве надавали в овощном, и теперь весь дом тонко пах тропиками.
— Ох, и намучился я в форме! Все глазеют, на светофоре остановишься — в окна заглядывают!
— Разве не приятно? — удивилась Маша. — Все на тебя смотрят…
— Это женщинам приятно, когда на них смотрят. А разведчику от чужих взглядов столько же удовольствия, сколько карасю от сковородки. А ты как, Муха? Успела проститься с ребятами?
— Успела. Петька с Боингом такие чумовые, вино мне подарили на будущую свадьбу.
Дед не удивился подарку: в Укрополе многие делали домашнее вино.
— Давай сюда, я к мундиру положу, на мягкое. Оно хорошо закупорено?
— Не знаю. — Маша выставила бутылки на стол. — Вроде не текут.
— А почему грязные? — Дед полез в карман за очками, прочитал винную этикетку и, притихнув, сел на диван.
— Ты что, Дед? — испугалась Маша. — Сердце заболело?
Дед помотал головой.
— Откуда это? — выдавил он.
— Бобрищевская контрабанда, из катакомб. Там было всего две бутылки, остальные кто-то до нас перебил.
— Из катакомб, — повторил за Машей Дед. — Температура низкая, темнота — все, как в винном подвале. Оно не должно было испортиться… А ты представляешь, сколько стоит это вино?
— Дорого?
— Дорого — не то слово. Шато Латур 1890 года! Такое вино уже и не пьют. Его коллекционируют.
Из маминой комнаты вышел Билли Бонс с тряпкой в руках. Он там укладывал книги, стирал с них пыль, а больше читал.
— Бордоское вино — аристократ среди вин, — продолжал Дед. — В Англии его называют кларетом. А Шато Латур — самый знаменитый из замков Бордо. Когда Бобрищев заказывал это вино во Франции, оно уже было дорогое, а сколько стоит сейчас, я даже примерно не знаю. Однажды при мне бутылочку Шато Латур урожая 1913 года продали на аукционе за двенадцать тысяч долларов. Но с тех пор много лет прошло, а коллекционное вино с годами только дорожает.
— А на вид и не скажешь, — заметил Билли Бонс. — Занюханные бутылочки, на стол поставить неудобно. Ну-ка, я пыль с них… — И он потянулся к бутылкам с тряпкой.
— Ни-ни! — закричал Дед. — Пыль — свидетельство того, что вино старое. Ее не стирают!
Билли Бонс уселся рядом с Дедом, смущенно комкая тряпку.
— А что теперь делать — в милицию их нести? — спросила его Маша.
— Нет, по закону сдавать государству надо золото, драгоценности. За вознаграждение, конечно. А вино — бытовая находка. Раз нет владельца, оно твое.
— Отдадим эти бутылки ребятам, — решила Маша. — Петькин отец о машине давно мечтает, а Боинг вообще плохо живет. Лопает все подряд, — по-моему, его дома не кормят.
— Отдать-то надо, — согласился Дед. — Но ни мальчики, ни их родители не смогут продать это вино.
Маша подумала, что да, если в Укрополе повесить объявление «Продаю бутылку вина за 20000 долларов», то соседи сразу же вызовут «Скорую» из сумасшедшего дома.
— Я сам его продам, — сказал Дед. — Как-никак, в Америке я был неплохим бизнесменом. Только давай пока ничего не говорить мальчикам. Пусть они подрастут и решат, что им хочется — учиться дальше или открыть свое дело. Тут мы их и обрадуем.
— Правильна, — поддакнул Билли Бонс. — Эти бутылки не из нашей жизни. У нас никто цены им не знает. Продадут по дешевке, а то и вовсе выпьют.
— Как те солдаты. Наверное, миллион профигачили, — добавила Маша.
— Какие солдаты?
— Да Петька там нашел саперскую лопатку. Это солдаты, еще в войну. Больше некому.
Дед загадочно улыбнулся и промолчал.
Через час груженный банановыми коробками джип выезжал со двора. Покосившуюся воротину придерживал Билли Бонс.
— Я останусь на выходные, если не возражаете, — сказал он Деду. — Хорошо здесь. Эх, были бы деньги, я бы на самом деле купил ваш дом!
— Почему нет? — ответил Дед. — Поживи, подумай, — может, расплатишься понемногу, а мы тебя не будем торопить.
— Я даже не знаю, как вас зовут! — спохватилась Маша.
Милиционер улыбнулся:
— Меня зовут Билли Бонс. А еще Леха Уж, вор-рецидивист. Зачем тебе мое настоящее имя? Ты его забудешь через пять минут.
— Не забуду, — пообещала Маша, и Билли Боне назвал свое имя. Она забыла его сразу же, потому что уже начиналась новая жизнь, а милиционер оставайся в старой.
Последними укропольцами, которых видели Дед с Машей, были Барс и завхоз Иванов. Прихрамывая, завхоз тащил куда-то дырявый алюминиевый бидон; кот бежал за ним как привязанный. Дед затормозил, хотя Иванов был не из тех людей, с которыми хотелось прощаться.
— Уезжаете? — сказал он. — Конечно, кому Москва, а честным труженикам горбатиться!
Барс, как только завхоз остановился, стал тереться затылком о его штанину.
— Пшел! — отпихнул его Иванов. — Кота вот бросили, а он меня терроризирует!
— Выньте валерьянку из кармана, — подсказав Дед. — Из левого.
Завхоз охлопал карманы и вынул из левого невзрачный корешок:
— Правда, валериана. Я его на той неделе выкопал и забыл.
Он размахнулся, собираясь забросить корешок. Ошалевший от любимого запаха Барс понял, что его сокровище вот-вот улетит неизвестно куда, и деранул ивановскую штанину когтями.
— Животное, а понимает, в чем польза, — отдергивая ногу, заметил Иванов и припрятал полезный корешок.
— Иванов, — сказал Дед, — дело давнее, признайтесь, зачем вы лазили в колодец — вино пить?
Завхоз опустил голову.
— Нашли, — еле слышно вымолвил он. — Нашли! Я боялся, что когда-нибудь найдут и спросят… Только я не один, нас целая компания была.
— Ну разумеется, — кивнул Дед. — Кто-то должен был спустить вас в колодец, кто-то стоял на атасе, чтобы учителя не заметили… В каком классе вы учились?
— В десятом. У меня щеночек свалился в колодец, — сказал Иванов. — Я за него сто рублей отдал, а он утонул. Я злой был, понимаете?
— Начали вас поднимать, и вы увидели ящики в штреке, — подсказал Дед.
— Увидел. У меня сильный фонарик был, шахтерский. Нагрузил ребятам ведро бутылок, сам выпил, а остальные перебил. Злой был за щеночка.
— Ребята выпили, стали вас поднимать и уронили.
— Ага. Разбежались, гады: думали, я тоже утонул. Я по стенкам вылезал со сломанной ногой, три раза срывался… Если бы я тогда знал, почем это вино, — прошелестел Иванов. — Если бы знал!
— Иди, — сказал Дед, — иди, честный труженик, и не завидуй. Я за свои генеральские погоны пятьдесят лег отслужил. А тебе удача сама дуриком шла в руки, так ты ее разбил со злости.
Дед тронул машину; Иванов и Барс глядели ей вслед. У завхоза кривилось лицо. Кот сидел у его ног с безразличной мордой древнего божка, которого не волнуют ни деньги, ни слава — ничего, кроме, разумеется, валерьянки.
Они становились все меньше и незначительней, пока не пропали совсем.