Александр Калмыков
Муха
– Мошкин! Мошкин!– крик Толстого носился по казарме.
Сам Толстый в тапочках, трусах и майке стоял, приоткрыв дверь каптёрки. Лёха бросил веник, которым заметал в ленинской комнате и пошёл на крик.
– Чё, глухой?– Толстый скривил лицо.– Иди в столовую, хлеба с маслом принеси. Карасю скажешь, что от меня. И быстро, быстро.
Дверь каптёрки захлопнулась. В казарме стало тихо: рота на стрельбах, дежурный спит, второй дневальный придремал около телефона.
Лёха толкнул деревянную дверь, спустился по лестнице, и вышел на улицу. Хотелось курить и домой. С первых дней служба как-то не заладилась. Сначала прокачивали по ночам, присматривались. Потом начали бить, гонять за жратвой и сигаретами. Сигареты надо было добывать ночью за территорией части.
Лёху «любили» особенно. Мелкий, веснушчатый, какой-то несуразный, он вызывал насмешку. А когда оказалось, что он еще и добрый, покоя ему не давали. Особенно старался Толстый. Ему оставалось служить до весны, ещё месяца три-четыре, и в ожидании дембеля Толстый начинал чудить. Звали его Сергей. Призвался он из глухой тамбовской деревни. Прозвище он получил за грузную уже в двадцать лет фигуру. Пролетарское происхождение и с трудом оконченное среднее образование сделали из Толстого яростного бойца со всеми проявлениями разума и гуманизма. В общем, в армии ему было хорошо. Последние месяцы он только ел и спал, раздобыв у знакомого санитара освобождение от работы.
Лёха был назначен личным слугой Толстого, и постоянно мотался в столовую за жратвой и в самоволку за сигаретами. Иногда, когда было особенно скучно, Толстый играл в милиционера.
– У меня брат мент, и я в ментовку пойду работать. Надо тренироваться,– говорил он. Лёху он ставил лицом к стене и обыскивал, при этом бил по почкам, приговаривая: «Стой смирно, сука!». После этого устраивал допрос с пристрастием. Лёха летал по каптёрке, окрашивая стены кровью из разбитых губ. Потом сам же и замывал кровь.
Когда Толстый напивался, и тупая беспричинная ярость дурманила ему мозг, он выводил Лёху в бытовку, валил кулаком на пол и бил ногами до тех пор, пока безумие не проходило.
Итак, Лёха шёл в столовую. Шёл окольными путями, не хотелось попасться какому-нибудь офицеру. Обязательно ведь докопается, это им как сахар.
В столовой дежурный наряд бился за чистоту. Старший, здоровенный боксёр из первого батальона, проверял порядок и иногда награждал провинившихся короткими точными ударами.
– Чего тебе?– грозно спросил он, приближаясь к Лёхе.
– Толстый прислал к Карасю.– Лёха оробел, вспыльчивого боксёра в полку знали все.
– Надоели гонцы, ходят и ходят. Ладно, проходи,– боксёр сдвинулся в сторону, и тут же крикнул,– Где мойка? Оба сюда, суки.
За спиной Лёхи началось очередное избиение.
Карась спал в комнате отдыха. Это был маленький кривоногий земляк Толстого. Разговаривал он с трудом, скорее скрипел и, чтобы понять его, приходилось вылавливать отдельные слова и соединять их по смыслу. Мохнатые нависшие брови, фигура и манера разговаривать делали его похожим на домового. При этом Карась был жадный и хитрый, и ради сохранения своего места в столовой был готов на любые подлости. За это и ценился начальником столовой, которого Карась боялся и уважал.
Карась был хлеборезом, и это позволяло ему отказывать многочисленным просителям. Но землякам он не отказывал. И сейчас, выслушав Лёху, кряхтя и матерясь, сходил всё же в хлеборезку и принёс булку хлеба и кусок масла. завёрнутые в газету.
– Серёге привет.– проскрипел он и опять завалился спать.
Лёха шёл назад и думал о доме. Скорее бы закончилась служба. Дома ждала мама, которая берегла его от всех тревог. И всегда у Лёхи были лучшие игрушки, велосипед или приставка, стоило лишь попросить. Ещё была бабушка, которая денег даст или путёвку в лагерь достанет. Но лагерь Лёхе не нравился- в большом коллективе он чувствовал себя неуютно. Это относилось и к школе. Спокойно он чувствовал себя лишь дома, в своей комнате.
Отец ушёл от них, когда Лёхе было лет семь. Появлялся редко, и то лишь затем, чтобы сунуть матери денег, да потрепать сына по голове. Лёха с трудом окончил школу и до призыва сидел дома. Планов не строил, мать решит. Здесь, в армии, муштра и побои вообще отбили волю и все желания. Дослужить, хоть как.
Лёха вернулся в казарму, постучал в дверь каптёрки и вошёл. Толстый лежал на матрасе, брошенном на пол, и смотрел телевизор.
– Почему так долго?– пробурчал он, не отрываясь от телевизора.– Чай принеси.
После перекуса Толстый заснул и до вечера не беспокоил. Лёха навёл порядок в ленинской комнате, в бытовке, протёр взлётку, мазнул пол в туалете. Дежурство сдавали с трудом- заступающие дневальными придирались к Лёхе по полной. В итоге пришлось кое-где перемыть полы. Закончил часов около девяти вечера. Присел ненадолго, пришил новый подворотничок. Спать хочется, но скоро уже отбой.