- Так это же хорошо, - пожала плечами Синичкина. - Значит, пропал он под землей. И давно пропал, если чабаны решились на противоправный поступок.
И, ткнув пальцем в устье штольни, спросила:
- Здесь алмазы?
- Нет, штольня с ними, там, внизу, за поворотом.
- Пойдем тогда?
- Чтобы на пулю напороться? - буркнул я. - Мне почему-то кажется, что денек другой надо в засаде посидеть... Где-нибудь на господствующей высотке. Ведь ясно, что Баклажан был здесь и, может быть, по-прежнему здесь. Сидит где-нибудь в рассечке вторые сутки, сидит на коленях перед грудой розовых алмазов и перебирает их дрожащими от счастья руками. А его пособники, спрятавшись во тьме, ждут нас с тобой. Вспомни, ты же сама сказала, что Баклажан сюда поедет убить двух зайцев. И алмазов набрать, и на живца словить всех тех, кто знает о розовых алмазах. То есть нас с тобой.
- Не бойся, трусишка! Я чувствую, что нам пока ничего не угрожает. Хочешь, я пойду первой?
***
...Оставив вещи у устья выработки, мы вошли внутрь. И увидели, что она истоптана в обоих направлениях, по меньшей мере, четырьмя парами ног. Следы были свежими, и мне стало не по себе.
- Надо вернуться и шмотки занести. Слямзят их "чабаны", и нечем тебе будет свой синяк ремонтировать, - сказал я, прошагав метров тридцать. Сказал, чтобы не идти тотчас в черное чрево штольни: внутренний голос (впервые прорезавшийся с тех пор, как я послал его в задницу, после того, как он послал меня к Лужкову в мэрию) шептал мне все настойчивее и настойчивее: "Это ловушка! Ты не выйдешь из нее! Никогда не выйдешь!"
И я пошел к выходу. Если бы не Валера Веретенников, умчался бы в город на четвертой скорости. Тем более, что внутренний голос продолжал твердить: "Уходи, беги отсюда скорее! Если ты войдешь в эту штольню, то никогда более не увидишь ни неба, ни солнца, ни звезд, ничего не увидишь, ничего, кроме тьмы, пронзающей сердце ".
Синичкина уловила мое отнюдь не боевое настроение и с ненавистью подумала вслед: "Трус! Вернись! Ты ведь можешь получить в этой штольне то, что нигде и никогда не получал!"
Я чувствовал эти мысли спиной, и некоторое время они замедляли мой шаг.
Но я не удрал, а вернулся с рюкзаками. И все потому, что Синичкина, в конце концов, придумала, чем меня взять. Я был уже на промплощадке, когда в мой затылок вонзился ее крик: "Там же настоящая кимберлитовая трубка с алмазами! А ты же прирожденный геолог, неужели тебе не интересно? Неужели ты не хочешь самолично покопаться в ней?"
Я вернулся. Бросив рюкзаки где-то на отметке 30 метров, включил фонарь, подмигнул девушке и, не спеша, потопал в расступающийся мрак. Если бы я знал, что ждет меня впереди...
6. Баклажану сниться Поварская. - Появляется Александр Сергеевич Кучкин.
"Гюрза", Владимир Крючков, страх и три пули одна в одну.
Прилетев с Веретенниковым в Душанбе, Баклажан, он же Иннокентий Александрович, узнал, что Чернов в этих краях еще не появлялся. В самолете (рейс был ночным) ему приснилась московская Поварская улица, по которой взад-вперед ездили тяжеленные большегрузные бетоновозы.
Встревоженный сном, он решил не дожидаться Чернова в столице Таджикистана, а немедленно ехать в Ягнобскую долину за алмазами. Купив в аэропорту крупномасштабную географическую карту (полумиллионку), он тут же, у киоска, развернул ее перед Веретенниковым и потребовал показать местоположение кумархских штолен.
Реку Кумарх, левый приток Ягноба, Веретенников обнаружил быстро. Найдя в ее долине значок, обозначавший заброшенные горные выработки, Баклажан задумался, как к этим значкам добраться. У него получилось, что быстрее всего это можно сделать, если по автомобильной дороге Душанбе - Айни доехать до реки Ягноб и затем свернуть по грунтовке на запад. От конечной точки грунтовки до Кумарха было километров двадцать пять.
- Двадцать пять километров - это немного, - заключил он, пряча карту в полевую сумку. - Пехом за пять часов одолеем.
- Конечно, одолеем, - сказал Валерий, раздумывая, где ему лучше ускользнуть - в городе или в горах.
- Ты о побеге-то не думай, дорогой. Хоть здесь и не Москва, но все заметано, - разгадал его мысли Иннокентий Александрович.
Скривив лицо, он обернулся к залу ожидания, поманил пальцем стоявшего в его дверях русского парня лет тридцати двух в выцветших синих джинсах и футболке с изображением Бориса Ельцина с кружкой пенистого пива в руке.
Парень (это был Петруха) подошел и вопросительно уставился в бандита.
- Останешься в аэропорту, будешь ждать Чернова, - сказал ему Баклажан сквозь зубы.
- Хары, - улыбнулся парень, показав ровные мелкие зубы, покрытые табачным налетом.
- Сразу не убивай. Он один знает, где находится то, что мне нужно.
- Заметано. Расколю.
- Расколю... Пижон. Полковник тут?
- Да. С вертолетом у него ничего не получилось - все разлетелись. Сейчас он вас на стоянке дожидается, в "уазике". С геологом местным. Чудной мужик этот полковник. Рассказывал, как через ядерную бомбу можно к богу придти.
- Много говоришь, - сузил глаза Баклажан. - Я видел, ты тут не один тасуешься?
- Истинно, ваше благородие, - заулыбался Петруха. - Давеча прикупил одного местного блатного. Абдуллой зовут. Ничего, послушный. В Москву хочет на постоянное место жительства. Я обещал.
- Ну-ну. Вас там только не хватало. Когда с Черным закончите, добирайтесь вот сюда, - достав карту, Иннокентий Александрович показал Кумарх сообщнику. Вопросы есть?
- Никак нет, товарищ майор! - скорчив преданную рожу, отдал честь парень с Ельциным на груди.
- Тогда свободен.
Парень, кивнув, подошел к таджику в чапане и тюбетейке, сидевшему в зале ожидания, сказал ему что-то на ухо и удалился. Проводив его тяжелым взглядом, Баклажан сказал Веретенникову:
- Это Петруха, мой помощник. И он не один здесь. Дернешься - сразу пулю в кишки получишь. Ферштейн?
Веретенников не ответил. Ему неожиданно стало страшно: он понял, что надобности в нем у Баклажана нет никакой. Нет после того, как бандит узнал, что алмазы с Кумарха. А выведать на каких именно штольнях работали хорошо известные в геологических кругах Чернов и Никитин, было при возможностях Иннокентия Александровича сущим пустяком. Без сомнения, в архивах Управления геологии еще хранятся журналы документации штолен, а также погоризонтные планы, и определить месторасположение рассечек, которые документировал Никитин, смог бы любой завалящий техник-геолог.
"Значит, Баклажан держит меня при себе, чтобы обменять на черновский алмаз с мухой? - заметались мысли Веретенникова. - Или просто на всякий случай? И выстрелит без сожаления, лишь только я попытаюсь бежать?
Держит на всякий случай... Какой случай? Если столкнется с Черновым и тот прижмет его к стенке? А я - заложник! И он начнет мною торговать. А если Чернова убьют? Петруха с Абдуллой? Тогда все! Конец мне тогда! О, Господи, убереги Черного, пусть он живет до ста лет..."
- Ты что так побледнел? - перебил Иннокентий Александрович смятенные мысли Веретенникова.
- Да так... Жарко...
- Потерпи... Через час напьешься из горного ручья.
***
Через час Веретенников действительно пил из ручья, впадающего в свирепую речку Варзоб. Перед тем, как рвануть без остановок на Ягноб, Баклажан решил накормить свою разношерстую команду. По дороге он купил в загородном кафе полтора килограмма плова (за сто рублей повара продали под него кастрюлю), полдюжины порций шашлыка, салата из тертой зеленой редьки, десяток мясистых помидоров и несколько бутылок минеральной воды. Веретенников попросил еще водки, и не пивший и не куривший Иннокентий Александрович, оценив его глаза, обезличенные покорностью, добавил к покупкам еще и бутылку "Кубанской".
Разместились они в теснине у самой беснующейся реки, на полянке, поросшей густой невысокой травой.