Человек создает произведения искусства, и с каждым веком они становятся все выразительнее и выразительнее.
Человек создает машины, и с каждым веком они становятся все совершеннее и совершеннее.
Но почему человек сам в основной своей массе остается неизменным? Почему люди в основной своей массе остаются несовершенными как внешне, так и внутренне?
Да потому, что подавляющее количество людей считает себя венцом природы, совершенством!
Они выучиваются читать и считать и на этом самодовольно останавливаются, останавливаются потому что первейшим критерием ума и образованности в человеческом обществе вот уже пять тысяч лет считается именно умение читать и считать.
И они читают в электричках, в скверах, перед сном, читают такое, что сердцу становится скучно.
А невиданные дома, завораживающие полотна, изумительные машины создают другие, те, которые испуганы или даже раздавлены ощущением своей незначительности, своей низменностью, своей пугающей простотой.
А моя алмазная бомба, мои алмазные плутониевые бомбы, построенные на всех континентах, заставят всех без исключения людей забыть о своем отупляющем "совершенстве", они заставят их мозги шевелиться, шевелиться и генерировать прекрасное..."
***
На Казанский вокзал Иннокентий Александрович приехал в семь тридцать. На Поварской улице он был в восемь пятнадцать. У дома Михаила Иосифовича - в восемь семнадцать. Особняк, который он видел по телевизору, был окружен забором из сетки-рабицы, покрашенной в хорошо заметный желтый цвет. За забором стоял кран с огромной железной бабой на тросе. И эта огромная тяжелая баба летела на дом.
2. Мир без бомбы был удручающ... - Появляется действующий член. - Красный
атлас, тусклый свинец. - Есть такие люди! - Борис Бочкаренко и Николай
Баламутов.
Стена, в которую ударила баба, рухнула, взметнув в воздух клубы пыли. Взрыва не последовало. Потом рухнула вторая, третья стена, но Москва продолжала заниматься своими насущными и ненасущными делами.
"Обманул Михаил Иосифович... - чуть не плача, подумал Баклажан. - Не было настоящей бомбы, не было..." - И побрел по улице, безразлично глядя себе под ноги.
Мир без бомбы был сер, уныл и удручающ. В нем не осталось живых красок. В нем люди работали по много часов подряд, работали, чтобы есть, по крайней мере, три раза в день. Работали так много, по муравьиному работали, что привыкали работать. Привыкали перелистывать страницы, класть кирпичи, покупать и продавать акции, нажимать на клавиши, присутствовать на голубых экранах.
И еще они отдыхали. Они лежали на диванах, читали книги или смотрели фильмы, в которых описывалось и показывалось то, что они хорошо знали или то, что они делали бы, если бы могли это делать (воровали, убивали, насиловали, а потом дарили и миловали). Или смотрели и слушали новости о столкнувшихся поездах, заказных убийствах, локальных войнах и массовых забоях скота в Англии.
Еще они молились Богу и Сильным мира сего, чтобы они послали им больше денег и здоровья; денег, чтобы покупать еду и денег, чтобы покупать здоровье, покупать, чтобы долгие годы есть с удовольствием, не омраченным никакими телесными хворями.
Некоторые из них понимали, что реальный мир животен и совершенно не приспособлен для осмысленного существования, понимали и уходили в призрачные миры, миры компьютерных игр, миры наркотиков, миры религий. Все они хотели, чтобы жизнь их быстрее кончилась и длилась вечно. Все они хотели одного и того же.
"И всё это размножается, - горестно вздохнул Иннокентий Александрович, размножается в стороны... В стороны, а не ввысь и глубину. И паутина, сеть всеобщей взаимосвязанности все меньше и меньше становится нужной людям, и она стремительно распадается на ничем не связанные узелки.
И теперь, и никогда в эту сеть, уничтоженную нами сеть, ничего не попадет, и люди никогда ничего не узнают...
Кроме приятной полноты желудка.
Кроме пустоты небытия. Не узнают, и ничего никогда не совершат.
"Человек - это звучит гордо".
Вот с чего началось!!!
Не все, а очередной этап падения. С попытки обмануть себя. Максим Горький чувствовал, знал, что он нехорош. И догадывался, что всегда будет таким. И, чтобы не сгинуть с отчаяния, создал себе кумира, отвлекающего мысль. Он придумал эти четыре слова и дефис.
Нет, человек - это не гордо... Он хочет, чтобы его хвалили, за то, что он - это он. Брюнет, шатен, блондин. Русский, еврей, татарин. Толстый, худой, в самый раз. Удовлетворив основные свои потребности, он начинает хотеть значить. Не достигать, идти, познавать, а именно значить. Стать вожаком. Повелевать. Направлять потоки менее удачливых.
Гуманность... Что это такое? Осознание того, что человек имеет право есть, пить, спать в тепле, развлекаться и размножаться? Да, он должен есть, пить, спать в тепле, развлекаться и размножаться! Но зачем? Гуманность - это жалость. А жалость - это... это гуманность. Человеколюбие, как попытка самосохранения. Самосохранения... Попытка оставить все, как есть. Чтобы завтра был завтрак, обед, ужин и секс. И так во веки веков.
Нет, жизни человеческой нужно оправдание. Постоянное оправдание. Оправдание это - творчество. А творчество - это потребность оставить что-то после себя. Не потомство, которое имеет право пить, есть и размножаться, а что-то. И человечеству нужно оправдание. И человечество должно что-то после себя оставить. Не плевки отжеванной резинки, не использованные презервативы, не пустые консервные банки, даже не Монну Лизу и Тадж-Махал, а нечто больше себя.
Я оставлю. Я сам сделаю эту бомбу... Я сделаю так, что человечество..."
***
- Извините, сударь, вы не подскажете, как пройти к дому академика Бомштейна? - прервал путаные размышления Иннокентия Александровича приятный мужской голос.
- Нет этого дома, сломали только что, - ответил Баклажан, весь напрягшись. Что-то ему подсказывало, что паутина сущего чудесным образом восстановила одну из оборвавшихся связей.
- Да нет, вы ошибаетесь, - сказал голос обнадеживающе. - Дом этот цел, я доподлинно знаю, звонил туда минут пятнадцать назад. Вы, наверное, телевизор вчера смотрели про Поварскую, так там ошибочка вышла.
Баклажан медленно поднял голову, нашел глазами лицо мужчины и опытным взглядом определил, что перед ним стоит потенциальный либо действительный член "Хрупкой вечности". Член стоял и улыбался так, как будто бы только что произнес пароль.
- Я - Баклажан, - отозвался Иннокентий Александрович.
- Муха с вами? - ничуть не удивившись, продолжил обмен паролями мужчина.
- Муха с нами.
- А Полковник?
- Полковник умер во имя.
- Жалко... Он был значимым человеком... Разрешите, однако, представится: меня зовут Красавкин Павел Корнеевич.
- Очень приятно, - механически сказал Баклажан. И повел рукой по правой стороне головы. Ухо было на месте.
- Ну, так пойдемте? К дому переулками надо идти, улицу наши ребята из "Мосводоканала" перерыли.
- А как вы... - хотел поинтересоваться задвинутый в подкорку Чернов почему его приняли за Баклажана.
- Мы предполагали... - загадочно улыбнулся собеседник. - Мы изучили ваше досье, прониклись розовым светом и поняли, что вы вернетесь к нам. Мы знали, что будут взлеты и падения, смерти и воскрешения, и знали, что алмаз будет, в конце концов, доставлен. Вами.
- И Иннокентий Алек... И я знал?
- Не все. Мы решили, что человеку, идущему на дело, не надо знать деталей. И вообще, когда все знаешь, будущее превращается во вчерашний день.
- Понимаю... А наша цель? Мы достигнем своей цели? Мы перейдем на другую ступень?
- Конечно. Все цели рано или поздно достигаются... - ответил Красавкин ласково. - Пойдемте, однако... Нас ждут товарищи. И она.
***
В подъезде дома Михаила Иосифовича Баклажану пришлось показать муху хмурому охраннику в гражданской одежде. После того как тот разрешающе кивнул, Иннокентия Александровича провели в жилые комнаты. Приняв ванну и позавтракав (манная каша, бутерброд с дырчатым сыром, крепкий чай с молоком), он спустился к Бомбе.