Мы оставляем Латку дома и втроём спускаемся к берегу оврага, заросшего орешником и ольхой. Птенчик лежит на моих ладонях почти без дыхания, голова свесилась, глаза помутнели. Всю дорогу я ругаю себя за то, что не выпустила его.
Я ставлю его на короткие зелёные ножки. Он тычет длинным клювом в землю и вдруг оживает.
Расправив крылья, встряхнув головой, вальдшнеп бесшумно, как бабочка, взлетает и скрывается в овраге. Я кричу от радости и повисаю на шее у папы.
— Ты простишь меня? — шепчу я ему на ухо.
— Прощу, прощу!
Мама смеётся и говорит:
— Вот и молодец Лялька! Я знала, что она умная и добрая!
И опять всё хорошо у нас в доме.
Дни идут за днями, один краше другого, и на душе у меня легко и спокойно.
А мама всем говорит, что её Лялька выросла и стала сердечнее.
Дымка
Вот уж накупался Борька в то утро на речке!
Думал, разок окунётся — и домой, а просидел в воде больше часа: всё ловил руками рака под берегом.
Поймал, а из реки вылез синий, зуб на зуб не попадает.
Оделся приплясывая, схватил рака за спинку и помчался домой по самой короткой лесной тропе.
«Прибегу сейчас — и прямо на печь», — решил он.
А на печку не попал — задержался на поляне, где по старому жнивью густо рос клевер.
Вымахал клевер чуть не до пояса, не разбежишься по нему. А побегать пришлось вволю. И зачем только забралась она в самую гущину!
Борька заметил её сразу, как только выбежал из ельника, бросил рака и с разбегу прыгнул в клевер.
Пробежал немного и упал.
И ей тяжело было бежать в такой доброй, густой да мокрой траве: больше ползла, чем прыгала. А иногда взлетала, как птица.
Среди красных головок клевера видны были то её мордочка с большими чёрными глазами и острыми ушками, то короткий пушистый хвост.
Нырнёт вдруг в траву и скроется, а то вся видна как на ладони: серая с голубым, как дымок от папиросы, тонкая, ловкая, как котёнок.
— Всё равно догоню! — закричал Борька, поднимаясь и падая.
Вскочил, прыгнул, снова упал, а потом поднялся, пополз к ней и накрыл картузом.
Возбуждённый погоней, мокрый от росы, выбрался Борька на тропу и только тогда осторожно глянул на зверька, беспокойно ёрзавшего на дне фуражки.
«Развелись, значит, в нашем лесу, — подумал Борька. — Отец приедет — обрадуется, а мать поворчит, конечно, и отойдёт… А какая светлая! Чистый дымок. Вот и буду звать её Дымкой».
Борька взбежал на крыльцо избушки, одиноко стоявшей в лесу у просёлочной дороги, и крикнул:
— Мам! Смотри, какую я белку поймал!
Мать вытерла руки о передник и глянула на зверька. Борька засмеялся:
— А смешная какая с виду: почти белая, а на боках, гляди, перепонка, как у летучей мыши. Даже тоньше, прямо паутинка. Смотри, смотри!
Дымка выпрыгнула из картуза, словно взмахнула крыльями, и спряталась в тёмном углу под лавкой.
Мать даже вздрогнула и отступила:
— Ишь какая шустрая!
Борька уже подумал, что всё обойдётся по-хорошему, но мать заворчала:
— Нет с тобой сладу! Один зверь убежал, так другого приволок! Опять хлопот не оберёшься!..
— Да ты не сердись! Папка ещё зимой о ней сказывал, всё поймать хотел. А как приедет он, поглядит, ну и выпустим.
Мать только рукой махнула: Борькиных затей она не любила. В прошлом году барсучонок жил больше месяца; днём спал в старой бочке, а по ночам такой тарарам поднимал в хате, что и уснуть нельзя.
А этой весной зайчонок гостил. И такой озорной был, не придумаешь! Новое деревянное корыто до того обработал, что и рубашку теперь не выстираешь. А сейчас новая забота — с белкой!
Но Дымка тихо сидела под лавкой, словно её и не было. И только когда Борька нагнулся, чтобы молока ей дать, выскочила она из угла, громко цокнула, прыгнула на постель, оттуда — на стену и прямо на печь, куда Борька собирался забраться после купания. В старый ватник уткнулась носом, голову хвостом накрыла и затихла.
— Тот окаянный корыто сгрыз, — заворчала мать про зайца, — а эта дымчатая либо, лампу расшибёт, либо стекло в раме выставит. Вот уж поговорит отец с тобой, не скоро забудешь!
— Зачем ей стёкла бить? — отозвался Борька, кроша хлеб в миску с молоком. — Попрыгает, полетает по избе, вот и всё.
— Хорошо бы, если так, — сказала мать и подумала: «А ведь мальчик всё один да один. Вот и скучно ему без друзей. Пусть хоть с белкой позабавится».
Причмокивая, как кличут щенка или поросёнка, Борька целый день подставлял Дымке молоко с хлебом под самый нос, но только под вечер перестала она бояться его и приняла еду.