Коротко говоря, если в смысле коммерции Семипалатинск превратился в оживленный перевалочный пункт на пути из России в Среднюю Азию, Китай, Индию, то в смысле просвещения оставался полным захолустьем, а ведь что, казалось бы, мешало этому краю — география-то по-прежнему способствует — сделаться посредником на общемировом пространстве культуры. Мешали колониальные интересы короны. Более того, Россия Николая Второго и Победоносцева оказалась куда более близорука, нежели Россия их дедов и прадедов. Вместо того чтобы хоть как-то смягчить психологические тяготы перехода от кочевой жизни к оседлой (в своих собственных, эгоистических интересах смягчить), империя, напротив, принялась натягивать вожжи, что касалось, естественно, не одной лишь точки на карте, но всех окраин империи. В 1760 году Екатерина Великая приглашает казахов на Иртыш, полтора столетия спустя правительство принимает «Инструкцию о порядке определения государственного фонда в областях Акмолинской, Семипалатинской, Тургайской и Уральской», по которой имеющиеся на их землях «постройки киргизов не служат препятствием для изъятия». Государство узаконивает непрекращающийся грабеж. Как уверяет статистика, за двадцать пять лет (1893–1917) у местного населения было отнято 56 миллионов десятин земли. Тогда же примерно резко сдвинулись этнические соотношения: в тех же четырех областях славян, русских и украинцев, стало жить в пять раз больше, чем раньше, количество же казахов увеличилось всего на 15 процентов. Это не стихия, это политика, причем коммерческие ее последствия могли быть и весьма благоприятными. Та же статистика свидетельствует о том, что хлеба стало больше. Но какой ценой? Удар по генетической памяти нации был нанесен сокрушительный, пожалуй, даже сильнее, чем в героические годы освоения целинных и залежных земель.
Цифры — скучная материя, но они убедительнее и честнее державной риторики. Право, ничего кроме брезгливости не вызывают рассуждения политиков и, увы, не только политиков о «подбрюшье России» и т. д. Все повторяется. Иные московские издания на рубеже XX–XXI веков тоскуют по тем же самым «министерствам окраин» (чистый Оруэлл, право), какие призывала учредить 120 лет назад газета «Новое время». «Нам кажется, — говорилось там, — что для политического заведования нашими окраинами должен быть устроен новый, совершенно особый орган в виде министерства окраин и при нем совет из министров и некоторых специально знакомых с окраинами России людей: генерал-губернаторов, посланников и т. д.». Государственный суверенитет, правда, есть, но ничего, уж если в Индийском океане собираемся омыть сапоги, то Аральское море, пусть иссыхающее, намного ближе.
Действие рождает противодействие. В 1909 году появилась поэма «Пробудись, казах!». Автору ее, Миржакыпу Дулатову, вскоре предстояло приобрести немалую известность в степи. Он напишет первый на казахском языке роман («Несчастная Жамал»), выпустит несколько сборников стихов и не один десяток научных статей, но главным образом прославится как общественник, один из основателей политической партии «Алаш». Ранняя жертва репрессий, Дулатов погибнет в ссылке в 1935 году, и это будет конец крестного пути, начавшегося арестом и годичным заключением в крепости по приговору Семипалатинского окружного суда. Власть взволновалась не на шутку. «Написанная стихами, хорошим языком, брошюра «Пробудись, казах!» даже в переводе производит известное впечатление и по содержанию своему направлена к возбуждению недовольства… и заключает в себе грубое издевательство над священной особой государя императора, являясь в то же время проводником идеи панисламизма» — так пишет ротмистр Леваневский, помощник начальника Омского жандармского управления, прокурору Семипалатинска, требуя от того ордера на обыск квартиры и арест Миржакыпа Дулатова.
Брошюра, памфлет — в определении жанра полицейский офицер, пожалуй, не ошибся, а что в поэтическую форму он облечен, так это дань традиции, казах-кочевник, привыкший к общению с жирши — сказителем, акыном, с куда большим доверием отнесется к стиху, чем к лозунгу. Сам же автор действительно преследовал цели скорее педагогически-просветительские, нежели чисто художественные. Только не «священная особа» его прежде всего интересовала, и уж вовсе не выступал он проповедником ислама: поэт-общественник взывал к чувству попираемого национального достоинства народа. В каком-то смысле 7 июля 1911 года— веха в истории казахской культуры: впервые поэта посадили за стихи. К несчастью, пример окажется заразителен, эстафета продолжится, только размах будет совсем иной, государственный размах…
Ко времени появления первого, а особенно второго (1911 год) издания поэмы-памфлета Миржакыпа Дулатова, Мухтар Ауэзов уже вполне обжился в Семипалатинске. До середины дошел курс обучения в училище, впереди была учительская семинария. По воспоминаниям наставников, учился молодой человек отменно, неизменно выказывая и дарования незаурядные, и безупречное прилежание. «Замечательные способности, — вспоминает преподаватель училища Игнат Яковлевич Малахов, — умение правильно излагать мысли, исключительная память выделяли его из среды товарищей. Я не помню ни единого случая, чтобы хоть кто-нибудь из учителей посетовал, что Мухтар по его предмету отвечал слабо, к ответу он был готов всегда, а сочинения сплошь и рядом ставились в пример, вслух читались в классе». С таким же энтузиазмом пишет о своем ученике Василий Иванович Попов, преподаватель русского уже в семинарии. Всего четверо казахов учились в ней на разных курсах, и «особенно выделялся среди них Мухтар Ауэзов (а между прочим, остальные трое тоже украсят собою впоследствии интеллектуальный пейзаж Казахстана, — знакомые уже нам археолог — академик Алкей Маргулан, геолог — первый президент национальной Академии наук Каныш Сатпаев, а также драматург и публицист Жумахан Аймауытов, в соавторстве с которым Ауэзов в непродолжительном времени напишет едва ли ни первую свою статью об Абае. — Н. А.)… Отлично владея русским языком, он поражал нас и своей эрудицией в области его. В те времена с особенной страстностью дискутировался в среде русской передовой интеллигенции вопрос об упрощении русской орфографии. Мне как преподавателю русского языка пришлось по просьбе учащихся провести большую работу в этой области. Особенно ненавистны учащимся были «ять» и «фита». Что поразительно, так это то, что к этому проявили значительно больший интерес, чем учащиеся старших классов, первоклассники, особенно наиболее активная среди них группа хороших «забияк», среди которых был и Мухтар Ауэзов со своими дельными выступлениями и исследованиями».