Фрэнсис Брет Гарт
Мук-а-Мук
Повести-пародии Брет-Гарта
С английского.
При всей известности имени американского писателя Брет-Гарта, какою он справедливо пользуется в нашей публике, — его, так-названные им, «Condensed Novels», если не ошибаемся, прошли у нас незамеченными. Принимая в соображение замысел автора, мы назвали их, в переводе — «Повести-пародии»: Брет-Гарт поставил в них себе задачею, подражая слабостям некоторых известнейших писателей, английских и французских, подделаться под их обычную манеру писать романы, — и таким образом, в своих «сжатых» (Condensed) очерках он представил читателям остроумную и иногда забавную характеристику манеры Купера, мисс Бреддон, Александра Дюма и других. Мысль Брет-Гарта, очевидно, идет далее того, чтоб пародировать недостатки известных талантов и забавлять тем читателя; ложный вкус самих читателей поддерживает ложную манеру в авторах, а потому пародии Брет-Гарта столько же предназначены для борьбы с испорченным вкусом публики, сколько и с писателями, угождающими этим вкусам. Прием Брет-Гарта очень прост: он доводит все ad absurdum, но доводит весьма талантливо и умело, а потому его шуточные рассказы могут иметь серьёзное и выгодное влияние на читателей, глотающих без разбора фабрикуемые, по образцу их вкуса, новейшие романы.
Мук-а-Мук
Ясный октябрьский день клонился к западу. Последние лучи заходящего солнца отражались в водах одного из лесных озер, которыми изобилует калифорнская Сиерра. С правой стороны, между стройными стволами высоких сосен вился дымок над кровлями индийского селения, а с левой — картина дополнялась коттеджем судьи Томпкинса; коттедж стоял на древесных срубах и был окружен буковыми деревьями. Хотя наружный вид этого коттеджа был очень скромен, местность вокруг — дикая, тем не менее его внутреннее убранство говорило о том, что тут жили люди и образованные, и благовоспитанные. В одном конце комнаты на мраморном столе помещался аквариум, наполненный золотыми рыбками, а по другую сторону — великолепный рояль. Пол был покрыт узорчатыми коврами; стены украшены картинами Ван-Дека, Рубенса, Тинторетто, Микэль-Анджело, и произведениями кисти более современных художников: Тернера, Кенсетта, Черча и Бирштадта. Хотя судья Томпкинс и поселился в последних пределах цивилизованного мира, но он не мог отстать от своих прежних привычек и вкусов. Сидя в роскошном кресле за письменным столом красного дерева, в настоящую минуту он писал; подле него на оттоманке помещалась миловидная семнадцатилетняя его дочь и вязала крючком. Громадные сосновые поленья пылали в огромном камине, освещая комнату ярким пламенем.
Женевра Октавия Томпкинс была единственною дочерью судьи. Мать её умерла давно, когда они жили еще в долинах. Женевра выросла в роскоши, для её воспитания ничего не жалели. Она кончила курс с наградою в одном из лучших учебных заведений и говорила по-французски с великолепным акцентом. Она была замечательной красоты; на ней было надето платье из белого муар-антик, убранное тюлем. В её черных, как воронье крыло, волосах приколот скромный розовый бутон.
Судья первый прервал молчание.
— Дрова в камине, кажется, плохие, — начал он; — их трескотня и шипение мало помогают моей работе.
— Но я думаю, что дрова трещат оттого, что они уже слишком сухи.
Судья с наслаждением взглянул на умные черты лица грациозной девушки и почти забыл, слушая музыкальный её голос, — о трескотне дров. Он нежно наклонился к ней, погладил ее по волосам; но высокая фигура, появившаяся в дверях, заставила его поднять голову.
Достаточно было одного взгляда, чтобы признать, по наружности пришельца, горделивые черты туземца, дикого и свободного сына лесов. Через плечо у него был накинут кусок ткани, обнаруживавший мощную грудь, украшенную несколькими сотнями почтовых марок; он добыл их, ограбив три недели тому назад почтовую станцию в Оверланде. Туземец снял пуховую шляпу, украшенную простым птичьим пером, и высоко вздернул голову, с которой ниспадали длинные прямые пряди волос. Правая рука его свободно висела, левою же он старался придержать панталоны, с которыми его непривыкшие ноги плохо мирились.
— Зачем, — сказал индиец тихим, мягким голосом, — зачем бледнокожие следят за краснокожими? Зачем они преследуют их подобно дикой вошке Они-хо, гоняющейся за скунсом Ка-ва? Зачем нога начальника бледнолицых Соррельтопа ступает по желудям в горных дубравах Мук-а-Мука? Зачем, — повторил он, и при этом совершенно спокойно и смело стащил серебряную ложку со стола, — зачем вы хотите выгнать его из вигвамов его отцов? Его братья уже переселились в счастливые селения, где вечное их занятие — охота. Пойдет ли туда за ними бледнокожий? — И отвернувшись от судьи, как будто для того, чтобы скрыть свое волнение, он быстро сунул под одежду серебряную сухарницу.