Крайние позиции в этом споре (за дореволюционную Россию и за сталинский период) вызвали наиболее ожесточенную полемику. При этом вскрылись некоторые любопытные факты. Задевая «любимую тему советских историков», уровень образования в царской России, участник, скрывшийся за ником Tentator, писал:
«В начале XX века грамотными были лишь 25 % населения – но это опять-таки в среднем по империи; в крупных городах европейской России число грамотных достигало 50 %; а среди молодежи еще больше; причем тогда грамотность для женщин считалась необязательной – и это ухудшало средние цифры; мужское же население имело гораздо более высокий процент. В 1908 году было введено всеобщее бесплатное начальное обучение и ежегодно открывалось 10 000 начальных школ… в результате чего к 1922 году неграмотность молодых поколений должна была исчезнуть. (В 1920 году, по советским данным, 86 % молодежи от 12 до 16 лет умели читать и писать, и научились они этому до революции, а не в годы гражданской войны.)»
Он указывает, что накануне Первой мировой войны студентов в России было в три с половиной раза больше, чем во Франции, а обучение в вузах стоило в двадцать раз меньше, чем в США или Англии. Я опускаю здесь его ссылки на источники.
До революции квалифицированный рабочий мог на свою зарплату содержать жену-домохозяйку и всю семью (Tentator ссылается здесь не на статистику, а на воспоминания А.Н. Косыгина). А профессор получал в 15,4 раза больше квалифицированного рабочего. В конце 1920-х годов профессор получал лишь в 4,1 раза больше рабочего. Сейчас рядовой профессор получает, как всем известно, меньше рабочего. А рабочий не может себе позволить содержать неработающую жену. Позиция этого участника дискуссии вообще была изложена наиболее аргументированно. Но это не значит, что безупречно.
Своим оппонентам, приводившим выдающиеся открытия советской эпохи, Tentator возразил:
«Боюсь, Вы не знаете историю или не хотите о ней задумываться. Видите ли, создать учение о биосфере за 9 лет тяжелой или даже невозможной для творчества жизни (а именно столько прошло с момента октябрьской революции до выхода „Биосферы“ Вернадского) просто невозможно. <…> Вспомним, что в 1921 году после прихода в Крым большевиков Вернадского поперли из университета, в 22 году его арестовал ЧК по какому-то сфабрикованному обвинению… В этом же году Вернадский с семьей эмигрировал во Францию, но вернулся спустя несколько лет, будучи уверен в скором крахе советской власти. <…> Или Вавилов, целиком сформировавшийся как ученый до революции, за три года в 1920 г. благодаря советской власти сформулировал закон гомологических рядов? Или Берг создал концепцию номогенеза за 5 лет? Или Четвериков – сын дворянина и фабриканта, доцент дореволюционного московского университета, которому в советское время запретили жить в Москве? Все лучшее в советской науке было создано старорежимными учеными, уцелевшими после революции (подчас чудом, как Вернадский), или их учениками».
Так ли это в других науках – не так уж ясно. Кроме того, в самой постановке опроса таится раздвоение мотивировок ответа и соответственно, выбора. Оценивается ли положение ученых – экономическое, административно-политическое, эмоционально-психологическое или же речь идет о прогрессе науки, о ее объективных успехах. Как известно, и в шарашках делались выдающиеся открытия и изобретения, по сути за гроши и из-под палки, и, наоборот, для многих самое лучшее положение – это когда платят много и можно не делать ничего. А это значит, что выбор нужно делать дважды – выясняя, когда было лучше жить ученому и когда успешнее развивалась наука. Конечно, эти параметры связаны, но связь между ними не всегда прямая.
Очень многое зависит от того, кто высказывается за тот или иной выбор – творческие работники, те, кто движет науку, или накопившийся за многие десятилетия балласт, всякие махинаторы и прилипалы. А это можно установить, только зная научные результаты участников, хотя бы формально.
Наконец, сама разбивка на периоды втискивает ответы в плохо соединимые блоки. «Лихие» или «благословенные» 1990-е объединены с путинскими «нулевыми», тогда как ясно, что сторонники тех и других резко расходятся по своим симпатиям и оценкам. Тогда как горбачевские годы «перестройки» скорее должны быть присоединены к 1990-м, чем к брежневской «стабильности». Опять же хрущевская оттепель несравнима с последним сталинским десятилетием, а они вместе с брежневским застоем оказались в одной связке. То есть периодизация должна быть другая.