— Но как…
— Мой детектив подслушал и записал разговор между Присциллой и Эндрю, где они обсуждали подробности той ночи. У вас есть магнитофон? — И он вытащил из кармана кассету.
— Да, конечно, есть. — Она указала на стереосистему в углу.
Картрайт поднялся, прошел туда, вложил кассету и нажал кнопку.
Сначала слышались только вздохи, присущие заключительной стадии любовной игры, потом один громкий женский вскрик, мужской стон и, наконец, после нескольких минут тяжелого дыхания, слова:
— Ты бесподобна, детка. Неудивительно, что старикан отправился на тот свет. Я и сам-то еле-еле удержался на этом. — И довольный смешок, так хорошо знакомый Оливии, позволивший ей, безошибочно опознать говорящего.
— С ним почти не пришлось трудиться, — хихикнула Присцилла. — Врач, к моему счастью, держал его на, так сказать, сексуальной диете. Я делала вид, что страшно беспокоюсь о его здоровье, и постоянно отказывалась. Джонни пребывал в состоянии постоянного возбуждения. Вечно норовил руки запустить мне в трусики. — И снова отвратительный смешок, от которого Оливию передернуло. — Представляешь, старый козел, а туда же. А если не под юбку, то или за грудь схватит, или за задницу…
— Чего ж тут не представлять? — Последовал звук смачного шлепка, взвизг, еще шлепок. — К тому же мы именно на это и рассчитывали. Да и как ему было устоять? — И снова тот же звонкий звук.
— Эндрю, прекрати!
— Покажи-ка мне, что ты с ним делала тогда, а, проказница? — Шуршание, потом стон. — О-о-о… о-о-о… Вот так? О-о-о… Еще, крошка, еще…
Опять раздался смешок Присциллы.
— Вот и Джонни точно так же стонал и просил. Бедняжка так давно умолял меня…
И снова звуки любовной игры, далеко не всегда приятные и возбуждающие для постороннего слушателя. Картрайт внимательно наблюдал за реакцией Оливии и видел, как она побагровела — то ли от стыда, то ли от ярости. Или… может быть, частично от ревности? Ведь, в конце концов, Уоррен ее бывший муж. Что, если она все еще любит его?
Он решительно остановил пленку.
Молодая женщина долго сидела, прижав пальцы к пылающим щекам, и молчала. Она поверить не могла, что услышанное не приснилось ей. Ведь одно дело — подозревать, совсем другое — узнать точно. Потом подняла наполненные мукой глаза на Картрайта и тихо спросила:
— Но ведь это признание… в убийстве?
— Поскольку запись была несанкционированной, она не может быть привлечена в качестве вещественного доказательства на судебном процессе, — ровным голосом пояснил адвокат. — Даже если вы вдруг этого захотите, Оливия. В чем я лично сомневаюсь.
Она встала и заходила из угла в угол, изредка натыкаясь на кресла.
— Да, — прерывающимся голосом согласилась она, — вы, безусловно, правы. Конечно, я никогда не соглашусь на то, чтобы подобное доказательство стало достоянием гласности. Я не могу выставить отца и его последнюю, пусть даже глупую, страсть на всеобщее обозрение и осмеяние. Никогда. Ни за что. Присцилла знает это и наслаждается своей безнаказанностью. Но он… черт бы его побрал! Чтоб ему вечно гореть в аду за то, что сделал!
— Вы имеете в виду Эндрю Уоррена?
— Разумеется! Кого же еще? Подлец! Негодяй! Готова поспорить, что это была его идея. Точно, его. Если бы не он, Присцилла продолжала бы спокойно наслаждаться достатком. Особенно с учетом нездоровья отца. Ей ведь даже в постели не приходилось больше напрягаться. Она могла получать все, не давая взамен ничего.
Сколько же горечи в ее голосе, думал Дуэйн, следя за расхаживающей по комнате женщиной. Как ей не повезло в жизни. Выйти замуж за мерзавца, пережить бог знает сколько измен, поймать на месте преступления — в собственной постели с другой женщиной, а теперь еще и такое…
Дуэйн Картрайт знал обо всем этом, потому что внимательно изучил собранное его детективом досье, включающее самые неблаговидные подробности ее злосчастного брака с Эндрю Уорреном.
— Нет, это невозможно! Невозможно! — с непередаваемой мукой в голосе воскликнула Оливия, упала в ближайшее кресло и закрыла лицо руками.
— Что вы имеете в виду? — не понял ее Дуэйн.
Молодая женщина подняла голову и взглянула ему в лицо полными слез глазами.
— Знаете, Дуэйн, если бы я вовремя поняла, кто он такой, мой бывший супруг, отец был бы сейчас жив. Я и только я настоящая виновница его смерти… — Последние слова Оливия произнесла шепотом, словно сама боялась услышать их.
Этого он уже не мог вынести. Мало того что на нее обрушилось столько несчастий, так она еще и винит в них себя. Что же за человек этот Эндрю Уоррен? Как ему удалось лишить эту изумительную, красивую, умную и талантливую женщину всякой уверенности в себе? Лишить настолько, что она без колебаний принимает на себя вину за то, чего не совершала, о чем даже помыслить не могла.