Раскланиваясь и приподнимая шляпу, лучезарно улыбаясь и кивая, мистер Кисс вовремя поспел в бар и заказал пинту портера в прямом стакане”.
(Майкл Муркок, роман “Лондон, любовь моя”)
Анна Асланян: Вот эта вещь - “Лондон, любовь моя” - выходила по-русски.
Майкл Муркок: Да, и по-французски тоже, но издали ее, как ни странно, под маркой фэнтези. Ведь так же нельзя! У меня эти проблемы с издателями существуют давно – более или менее с самого начала. Проблема в том, что они считают: если книгу определенным способом подать, то можно привлечь определенного рода читателя. Но получается, конечно, совсем не так – читатель недоволен. И с романами про Джерри Корнелиуса произошло то же самое. Любители фантастики, которым в то время было, наверное, интересно читать про космос, или про будущее, или про что-нибудь такое, - так вот, когда Джерри Корнелиуса им подали как фантастику, им это страшно не понравилось, очень и очень сильно не понравилось, они так прямо об этом и заявили. Я разругался с издательством “Пенгуин”, забрал у них эти книжки, потому что они никак не желали расставаться со своей фантастикой. Я им говорю: те, кто читает научную фантастику, у вас эти книги не купит, те, кто читает другое - тоже не купит.
Анна Асланян: И вы ничего не можете сделать?
Майкл Муркок: Могу и делаю — чаще и настойчивее, чем большинство авторов. Но тут вот какая проблема: во-первых, у тебя складывается репутация человека несговорчивого, а издатели, соответственно... Издатели ведь любят легкую жизнь — пожалуй, в большей степени, чем представители остальных профессий. Поэтому, если с ними постоянно спорить, они не захотят тебя больше издавать. Так что это не в твоих интересах — да в этом смысле получается, что ни скажи, все не в твоих интересах. Когда “Лондон, любовь моя” подается как альтернативная реальность — а именно так и делается, — когда эту книгу называют фантастикой... Недавно в “Гардиан” был большой материал про книги различных жанров. Единственной из моих книг, которую включили в раздел “научная фантастика”, стала “Лондон, любовь моя”. Но “Лондон, любовь моя” - это не фантастика; там затрагиваются не те предметы, которые затрагиваются в фантастике. Для меня это — очень серьезное непонимание. Не знаю, читали ли Вы книги про полковника Пята – “Византия” и так далее, - но когда их подают как альтернативный мир, тем самым попросту сводят на нет то, о чем я пишу. Я же, черт побери, пишу про Холокост! Не про какой-то там воображаемый Холокост или альтернативный Холокост — я пишу о том, что произошло на самом деле, пишу по возможности ясно. И вкладываю кучу усилий в изучение материалов; знаете, у меня многие годы ушли на то, чтобы овладеть этой темой, и занимался я этим, поскольку не мог успокоиться, не мог найти других романов, где было бы, на мой взгляд, сделано то, что хотелось сделать мне. Понимаете, это значит — отрицать вещи страшно важные. Не то чтобы я переживал о том, понравится ли то, как меня подают, ученым-критикам. Когда меня представляют как автора, работающего в жанре фэнтези, я не переживаю, потому что, если речь действительно идет о фэнтези, то да, все верно — это как раз и есть фэнтези, это книги из серии “Фантастика и приключения”. Это как раз то, что пишется за три дня, а вот эта вещь [“Лондон”] — на нее у меня ушло как минимум недели четыре... [смех] Да нет, на нее у меня около года ушло.
Диктор: “Из-за угла появилась фигура, закутанная в чёрный плащ, сложенный на голове в форме капюшона. В одной руке он держал букет цветов, в другой - белый плоский ящик.
- Приветствую тебя, - формально обратился я к нему в марсианском приветствии. - Мы - гости в вашем городе, и ищем помощи.
- Какую помощь может оказать Кенд-Амрид любому человеческому существу? - мрачно пробормотал закутанный в плащ человек, и в голосе его не было ни единой вопросительной ноты.
- Мы знаем, что ваш народ практичен и полезен, когда речь заходит о машинах. Мы думали... - заявление Хул Хаджи оборвал странный смех закутанного в плащ незнакомца.
- Машины! Не говорите мне о машинах!
- Почему же это?
- Не спрашивайте ни о чём! Покиньте Кенд-Амрид, пока можете!
- Почему нам не следует говорить о машинах? Ввели какое-то табу? Народ теперь ненавидит машины? - Я знал, что в некоторых обществах Земли страшились машин, и общественное мнение отвергало их, поскольку в них видели бесчеловечность, и упор на машинерию заставлял некоторых философов обеспокоиться, что человеческие существа могут стать в перспективе слишком искусственными. На Земле я, как учёный, сталкивался иногда с такой позицией на вечеринках, где меня обвиняли во всех смертных грехах из-за того, что моя работа имела отношение к ядерной физике. Я гадал, не довели ли жители этого города подобные взгляды до воплощения в жизнь и не запретили ли машины, поэтому решил задать такой вопрос.
Но человек в плаще снова засмеялся.
- Нет, - ответил он, - жители города не ненавидят машины - если они не ненавидят друг друга.
- Твоё замечание невразумительно, - нетерпеливо бросил я. – Что случилось?
Я начал думать, что первый встреченный нами человек в Кенд-Амриде оказался сумасшедшим”.
(Майкл Муркок. Роман “Хозяева ямы”, 1969 год)
Анна Асланян: Значит, в каком-то смысле переключаться с одного на другое Вам все-таки приходится? И усилия в разных жанрах требуются разные?
Майкл Муркок: Ну да, приходится. Я соврал было, но тут вы меня поймали.
Анна Асланян: Вернемся к роману “Лондон, любовь моя”. Именно тут Вы пытаетесь совместить обе вещи – реализм и, если не фантастику, то абсурд.
Майкл Муркок: Да, элементы абсурда тут есть, но они не выходят за пределы обычного. То есть, влезть на дерево в Ботаническом саду Кью-гарденз, в теплице для тропических растений, все-таки можно, хоть это и нелегко. Комичное тут заключается вот в чем. Отвлекусь немного: комедия и фантастика тесно связаны между собой. И там, и там требуется преувеличение и сжатие времени. Понимаете, ситуация смешна, когда она разворачивается быстро. У меня довольно много комических сюжетов, и мне почему-то действительно так кажется: что фантастика, что комедия; как я уже говорил, в обеих имеется определенная доля преувеличения, а также - определенная доля ограничений временного характера. В смысле писательского труда они не так уж сильно отличаются друг от друга. При работе и над тем, и над другим задействованы одни и те же ресурсы. В общем, когда у меня этот... как его... Кисс влезает на свое дерево, все дело в том, что на самом деле события с такой скоростью обычно не разворачиваются. Вот что я, пожалуй, хотел на этот счет сказать.
Анна Асланян: Научная фантастика Вам как будто бы ближе, чем фэнтези – последнюю Вы называли эскапистской, пассивной, реакционной. Значит ли это, что фантастике более свойственно что-то менять в мире, проповедовать либеральные ценности?
Майкл Муркок: Нет, по-моему, и то, и другое – вещи реакционные. По-моему, и то, и другое – дань упрощенному восприятию мира. Фантастика, пожалуй, в большей степени... Жанровая литература вообще по большей части консервативна – вероятно, потому ее и читают, потому ее и пишут. Думаю, это именно так – большинству жанровых книг, по крайней мере тех, что я читал, присуще определенное консервативное... настроение, что ли. Отчасти это объясняется вот чем: при их чтении не ожидаешь никаких сюрпризов. Люди читают подобные книги – я читаю подобные книги, – чтобы в очередной раз, так сказать, получить удовольствие.