- Ты умеешь готовить? - спросил Максим, когда сел за стол, ему не удалось скрыть удивления.
- Ты сказал «займись этим», я занялась, - пожала плечами.
- Вообще-то, я имел в виду заказать на дом.
- Лично ты можешь заказать, а я собираюсь ужинать и спать.
- Я, пожалуй, съем твой ужин. Что там? Пахнет вкусно.
- Ничего особенного. Греческий салат, запечённый картофель, дорадо и солянка.
- Солянка? Вечером?
- У меня ночь, - Мира пожала плечами. - Солянка на завтра, мне захотелось солянки, я её приготовила.
- Ты всегда делаешь то, что тебе хочется?
- Не всегда. Например, мне совсем не хочется выходить за тебя замуж, но я выхожу.
- О, тут наши нежелания совпадают, кстати, как и любовь к солянке.
- Хоть что-то, - Мира накрывала на стол, ловя на себе взгляды, от удивлённого до оценивающего, такого же цепкого, как в кабинете у дедушки.
- Так всё-таки, - Максим оглядел стол, покачал головой, - где ты научилась готовить?
- Я живу одна уже очень давно, иногда лень выходить из дома, а хочется чего-нибудь... домашнего, наверное, - протянула корзинку с нарезанным и обжаренным багетом. - С чесноком, - предупредила. - Мало ли, ночью уедешь к Маше.
- К Маше?
- Она твоя любовница, - широко улыбнулась и откусила хлеб с чесноком. - Я не против, можешь съездить, в кабинете неудобно.
- Нет, почему же, вполне удобно, Маша изобретательная.
- Рада за вас. Дорадо, кстати, удалась. Почему не ешь?
- Я подожду, когда ты начнёшь.
- Боишься, что отравила?
- Опасаюсь, - Максим положил в рот кусочек и проживал с явным удовольствием. Мире даже понравилось, как он смакует, а потом облизывает губы и накалывает новый кусочек. - Действительно, удалась на славу, - кивнул в знак согласия и продолжил с аппетитом жевать, видимо, всё-таки не опасаясь отравления.
Или посчитав, что отравление - это меньшее из зол.
Посуду убрал Максим, поставив грязную в посудомоечную машину, протёр стол и устроил остатки ужина в холодильник, упаковав в контейнеры.
Мира не понимала, как ей относиться к происходящему, и не стремилась понять. Она приехала сюда пережить конкретный день, пересидеть его вдали от всего, что напоминало об этом, убежать от острой боли, которая начинала скрестись злой кошкой на душе, забыться, не думать, а для этого хороши все средства и любые люди, кроме дедушки и его дома.
Она спросила, где ей ложиться спать, получила ответ, что в спальне ей будет удобно, Максим даже заправил постель и показал, как работает подсветка на потолке и на стене в виде торчащих ассиметричных рейлингов, напротив стеклянной стены, такой же, как в большой комнате. Спальня была обставлена так же лаконично. В ней не было ничего, кроме тонкого шкафа-купе с зеркальными дверцами, в которых отражалось всё пространство, и кровати с огромной, до потолка, обитой серой тканью спинкой и двумя тумбами по краям этого сооружения, они являлись частью кровати, единым целым. Ещё Максим показал, где находятся запасные одеяла и подушки, взял себе постельное бельё и отправился спать на полукруглый диван.
Мира вздохнула, быстро переоделась и прошмыгнула в душ, внутренне содрогаясь от того, что за дверью всё прекрасно слышно. Как шумит душ, работает фен, шипит вода из-под крана. В итоге, не просушив толком голову, предпочтя заплести волосы в косу, Мира скользнула в спальню и нырнула под одеяло. Когда она пробиралась в спальню, Максим уже спал, свет из спальни осветил часть большой комнаты. Она обернулась - диван был разложен, Максим закинул руку наверх, ладонь расслабленно раскрылась, нога, согнутая в колене, торчала из-под одеяла, лица не было видно.
Ворочаясь, устраиваясь на новом и не самом удобном, несмотря на комфортный матрас и хорошее постельное бельё, месте, Мира, наконец-то, заснула.
Проснулась от вскрика, кажется, чужого, от ощущения взгляда из темноты, по спине прошёл холод, кожа мгновенно покрылась мурашками, начало знобить, она не могла дышать, боялась повернуть голову и увидеть того, кто смотрит в упор, хотя и понимала, что это больное воображение и усталость.
Закрыть глаза не могла тоже, а закрывая, тут же проваливалась в забытьё, выныривая резко от того же крика. Как бы она ни куталась в одеяло, становилось холоднее и холоднее, будтолипкий туман расползался по спальне и тянул к ней свои леденящие руки в попытке обхватить, обжать, как тисками, и задушить. Она дышала всё чаще, покрылась потом, несмотря на холод, и уже стучала зубами не только от сырости тумана и холода, но и ужаса, от взгляда, который вворачивался в неё до боли, как гвоздь.