Джузеппе колебался — он не хотел безрассудно рисковать: на него ведь могли наброситься, а ему уже не двадцать лет! У него ревматизм, и он не собирался галопом мчаться за этими осквернителями. Все, что он хотел,— это выполнить свою обязанность, которая состояла в том, чтобы охранять кладбище. И ничего другого. Задерживать нарушителей — это дело карабинеров.
Сторож включил свой фонарик и направил свет на склеп. В его лучах сквозь потоки дождя появились два странных расплывчатых силуэта.
— Убирайтесь! — закричал Джузеппе.
Он выстрелил в воздух, чтобы придать храбрости себе и веса своим словам. Звук выстрела большого револьвера был подобен раскату грома. Эффект был неописуемый. Оба нарушителя перемахнули через железную ограду и со страшной скоростью помчались по аллее.
— Остановитесь! — кричал Джузеппе, правда, без особой уверенности в голосе, так как на самом деле ему совсем не хотелось, чтобы те остановились.
Он выстрелил во второй раз и невольно засмеялся, глядя, с какой скоростью они удирают.
Ночь поглотила обоих. Джузеппе подошел к разрушенной могиле. На земле он обнаружил две кирки и лом. Камень был сдвинут, и крышка гроба наполовину разбита. Дождь барабанил по дереву.
Джузеппе не помнил, чья это могила. Он бросил взгляд на дощечку с гравировкой, прикрепленную к каменному кресту, и прочел: «Мария-Анжела Доминиати, 1923—1964».
Он не помнил, чтобы кто-то когда-либо приходил к этой могиле. Она была весьма скромной: ни герба, ни короны... Почему, черт возьми, эти грабители хотели вскрыть ее?.. Опять, вероятно, история с драгоценностями. Возможно, умершая была захоронена с ними.
«Какие мерзавцы — эти люди»,— бормотал себе под нос Джузеппе. На некоторое время он задумался. Да, они готовы на все, даже ограбить мертвых, чтобы удовлетворить свою алчность. Готовы осквернять могилы, чтобы украсть один-два камня и хоть немного золота...
«Порка мизерия»[1],— пробормотал сторож, прыгая в яму. Он должен был закрыть гроб — иначе тот наполнится водой. Джузеппе подобрал куски дерева, отлетевшие от крышки, и поставил свой фонарик на край камня, чтобы осветить гроб. Потом нагнулся, и у него вырвалось ругательство. Схватив фонарик, он осветил то, что было внутри, под сдвинутой крышкой, и удивленно свистнул.
Гроб был пуст. Или точнее сказать, наполнен кирпичами.
Главный комиссар почесал себе мочку уха и со скучающим видом посмотрел на маленькую худенькую монашенку, сидевшую перед ним: сморщенное, высохшее личико под чепчиком и вуалью. Мать Анна-Мария была хрупкой и прозрачной, как пергамент. «Достаточно легкого дуновения ветра — и она взлетит на воздух и осядет кучкой пыли позади меня»,— подумал комиссар.
Но мрачный взгляд Анны-Марии постепенно убедил его, что понадобится нечто более сильное, чем дуновение ветра, чтобы смутить ее.
— Гм-м...— прокашлялся комиссар, чтобы прочистить горло и снова обрести важность.— Это ведь вы, мать моя, выполнили все формальности, включая и перенос тела упомянутой Марии-Анжелы Доминиати, скончавшейся, согласно декларации, которая лежит перед моими глазами, в возрасте сорока одного года?
— Действительно я, господин комиссар.
— Вы лично знали усопшую?
— Нет. Она родственница одной из наших девиц, тоже скончавшейся. Это из уважения к ней наш Орден взял на себя заботу о формальностях, связанных с возвращением бренной оболочки Марии-Анжелы Доминиати...
— Понимаю... Понимаю...— Комиссар видел, что дело становилось все более и более запутанным и неприятным.
Он встал и сделал несколько шагов по кабинету матери-настоятельницы. Нечто похожее на камеру, с побеленными известью стенами, столом и полкой для бумаг. Монастырь распространял какой-то покой, печать которого чувствовалась во всем. Слышно, было, как в одной из церквей звонил колокол. ‘ '
— Итак,— продолжал комиссар,— вы не были с ней знакомы?
— Абсолютно, но нам совершенно не обязательно знать кого-либо лично, чтобы оказать ему помощь и милосердие как христианину.
— Конечно... конечно,— поспешно сказал комиссар.
«Почему именно я должен заниматься этим делом? — подумал он.— Почему это свалилось на меня? Почему не на Фереро или Ламбандо? Я могу сломать себе шею, если не буду внимательно смотреть под ноги. Конечно, за этой историей стоит Ватикан. Это дело штата, а я сижу здесь и задаю идиотские вопросы старой монашенке, более твердой, чем ее братья во Христе во времена инквизиции».
Комиссар тешил себя надеждой, что он левый и голосовал за социалистов, но все равно страшно волновался, разговаривая с этой старой монашенкой с пергаментным лицом и темными глазками.