Некто Полен Анфер организовал раздачу бесплатного супа в бывшем здании театра на улице Мартен-Бернар, построенного из материалов, что остались после выставки 1889 года. Бреголо регулярно наведывался туда за похлебкой, которую им выдавали под девизом «Мы не должны отказывать беднякам в крошках хлеба, которые скармливаем воробьям».
Как-то Бренголо забрел в заброшенное поместье обувщика с улицы Комартен. И хотя от дома остались только стены и местами провалившаяся крыша, Бренголо счел это жилье роскошным. Он заложил дыры в стенах камнями, затолкал в оставшиеся щели соломы, и теперь ему оставалось соорудить печь и вывести наружу трубу.
— Я теперь богат! У меня свой замок! — хвастал Бренголо приятелю. Сообщив Жано адрес замка, он пообещал, едва все доделает, пригласить того на новоселье, поесть до отвала лапши.
— А пока пойдем промочим глотку в забегаловке на пустыре. Я угощаю!
Взобравшись на вершину холма, они увидели цыганский табор. Яркие повозки стояли полукругом. Из котелков, висевших над огнем, доносился аппетитный пряный запах мясного рагу. Смуглые стройные женщины стирали белье, лущили фасоль и раздавали подзатыльники ребятне. Мужчины с важным видом курили трубки. Старик плел корзину, прислонившись спиной к дереву, к которому был привязан ослик. Бренголо и его приятеля пригласили поужинать, и они согласились. Бренголо чувствовал себя в таборе, как дома. Жан Пьер Верберен, напуганный гортанным языком и грубыми манерами, немного оттаял, когда ему налили стакан самогона. Две девчонки в пестрых юбках сплясали перед ними, стуча, как в бубны, в пустые кастрюли.
— Подайте су на свадьбу, мсье!
— На свадьбу? Но вы же еще маленькие! — удивился Жан-Пьер Верберен.
— Ну, на понарошечную свадьбу, вон с ними! — Маленькие цыганки показали на двух мальчишек в узких брючках и огромных шапках.
— А ну-ка прочь отсюда, негодницы! — прикрикнула на них старуха, запахивая шаль на тощей груди. — Еще стаканчик, мсье?
— Почему бы нет? — оживился Бренголо. — Эх, Жано, вот это жизнь! Полная свобода! Твой дом там, где твоя повозка… и женщины! Да, женщины мне не хватает. Как устроюсь, подыщу себе какую-нибудь.
Выпив залпом третий стакан, Бренголо вспомнил о девушке Луизе, которая тридцать лет назад обучила его искусству любви и наполнила его жизнь смыслом, пока вдруг не выставила вон. Он все еще хранил в душе ее образ, но уже не мог вспомнить ни голос, ни черты лица. Еще помнил название деревушки на берегу речки… как же она называлась… Бенез?.. Да, кажется, Бенез. Ах, как страстно он обнимал Луизу, когда они отплывали подальше от берега на лодке! Она была очень красива, но в деревеньке слыла то ли колдуньей, то ли сумасшедшей. А однажды утром она вдруг захотела погадать ему по руке.
— Тебя, мой блондинчик, не заарканит ни одна женщина. Ты увидишь мир, а потом состаришься и окажешься на небесах. Если бы ты знал, как там чудесно!
Покидая приют Монморийон, Жан-Батист Бренгар еще не был Бренголо. Ему было всего четырнадцать. Он был безусым коротко стриженным юнцом, со взглядом, полным любопытства, когда отправлялся в Шательро, где собирался поступить в ученики к столяру. Но после приюта с его казарменной дисциплиной учиться парню не хотелось.
— Ах! Это было чудесное время, Жано. В любом городке я легко находил работу. Летом ночевал на лугу или в лесу на берегу ручья. Голодать мне не приходилось: уж кусок хлеба с сыром у меня был всегда. А зимой я прятался в амбарах или зарывался в стог сена.
— Неужели у тебя никогда не было желания остепениться?
— Было! Только я не люблю об этом вспоминать. Ее звали Луиза, она была стегальщицей обуви. Темноволосая, пухленькая. Это она подарила мне этот ножик. Видишь, я даже вырезал на рукоятке сердечко.