Он открыл свою любимую «Песнь нищих» наугад и прочел вслух, четко выделяя слоги:
Послышался шум. Бренголо поднял голову от книги и негромко окликнул:
— Жано?
Ответом ему была тишина. Бренголо снова уткнулся в книгу.
Раздался треск. Бренголо вновь прислушался, гадая, действительно ли что-то слышал или ему почудилось. Потом обернулся, но не увидел ничего, кроме дворца-развалюхи, кустов и деревьев. «Наверное, это потрескивает огонь», — успокоил он себя и уже хотел продолжить чтение, когда снова что-то услышал.
— Эй, дружище, это ты? — громко крикнул он.
Кто-то приближался, насвистывая. Бренголо знал эту мелодию, он выучил ее в приюте Монморийон. Перед его мысленным взором тут же возникла столовая с решетчатыми окнами и изможденное лицо сестры Марии Доминики, сидящей у фисгармонии. Тут из тумана вышел человек, и когда пламя вспыхнуло ярче, Бренголо успел различить искривленное гримасой лицо и руку, замахнувшуюся молотком. Он дернулся, пытаясь увернуться от удара, но не успел: крик замер у него на губах, голову пронзила резкая боль. Бренголо кулем упал лицом вниз. Раскрытая книга осталась лежать в траве.
— Монетт, милая Монетт… Надеюсь, малыш Шарло предупредит Бренголо, и он на меня не обидится. Он, небось, с ног сбился, бедолага, готовя угощение…
Жан-Пьер Верберен положил портрет своей супруги на тумбочку. Ее не стало три года назад. Он скучал по ней, особенно вечерами. Не то чтобы они много разговаривали, но ему достаточно было просто сидеть рядом, смотреть, как она строчит на машинке, и знать, что он принадлежит ей, а она — ему. Они вместе вырастили сына, и им не нужно было говорить друг другу о любви: когда их глаза встречались, в них можно было все прочесть… Это как мелодия, слов которой не знаешь, но которая постоянно вертится у тебя в голове…
Жан-Пьер отказался от квартиры на улице Сен-Поль, где стало слишком просторно для одного. Сын Андре жил в Лионе, писал нечасто, хорошо если раз в год, и все обещал приехать…
Жан-Пьер Верберен снял в квартале у Брансионских ворот за сто двадцать франков в год очень скромную, но вполне приличную меблированную квартирку, состоявшую из крошечной спальни и кухоньки без вентиляции. Его пенсии едва хватало на оплату жилья и еду. Когда он возвращался домой, ему в нос бил зловонный запах на лестнице. Уборная находилась в конце темного коридора, стены которого были размалеваны непристойными рисунками, а за водой приходилось ходить к колодцу, за двести метров от дома.
Он встал, опершись на спинку стула, и с трудом поплелся к окну. Его опять скрутил приступ ревматизма, поясница мучительно ныла. Жан-Пьер всю жизнь проработал делопроизводителем: весь рабочий день он сидел в кабинете среди бумажных завалов и гор картонных папок. Мозоль на искривленном среднем пальце, наверное, не пройдет уже никогда. Интересно, можно ли сосчитать, сколько букв он вывел каллиграфическим почерком, сколько поставил точек, запятых, дефисов и тире? Наверное, миллион…
Каждую неделю, в выходные, они с Монетт ездили в Жантийи в свой садик, вскапывали грядки, что-то высаживали. К вечеру они падали от усталости, но как приятно было потом привозить домой корзины овощей и цветов!
«Только бы Шарло не заблудился», — подумал Жан-Пьер. Он отправил к Бренголо старшего сына своей соседки мадам Люсетт. Она работала на обувной фабрике обметчицей и у нее было трое детей. Хотя двенадцатилетний Шарло уже подрабатывал резчиком кожи, им никак не удавалось свести концы с концами. А мсье Люсетт почти не выходил из тюрьмы. В последний раз его посадили за то, что, не уплатив налог, он занимался продажей шнурков и ремешков для туфель. Обвинение гласило: нарушение правил торговли и оскорбление представителей закона, приговор — четыре месяца заключения в Пуасси. В семейном бюджете мадам Люсетт вновь образовалась брешь. Жан Пьер Верберен знал, каково им приходится, и платил Шарло за мелкие услуги.
Бренголо очнулся: все вокруг было как в тумане. Теперь, он лежал на спине, потому что перед глазами у него были листья какого-то кустарника. Пахло анисом. Где-то далеко бил колокол. Бренголо почувствовал, что озяб. Вдруг послышался шепот. Медленно, с большим трудом он повернул голову и только тогда осознал, в какой странной позе лежит: одна нога подтянута почти к самому подбородку, левая рука вывернута за спину. Он попытался пошевелиться, и его пронзила такая резкая боль, что в глазах потемнело. Что произошло? Где он? В висках пульсировало. Бренголо увидел светлое прямоугольное пятно примерно в метре от лица. Книга? Он начал осторожно раскачиваться, пытаясь высвободить руку. Наконец его ладонь, испачканная липкой горячей жидкостью, струившейся из рукава, легла на страницу. Голова у него кружилась, мысли путались. Невероятным усилием ему удалось заткнуть книгу за пояс. Перед тем как потерять сознание он увидел протянутые к нему руки. И почувствовал, что словно вырывался из собственного тела и плывет среди яркого света… Ему снова было двадцать, он шел по лугу… Луиза… Она говорит: «Посмотри на небо! Какая красота!» Она права. Это огромное поле пшеницы, усыпанное маками, действительно великолепно. Вон там, совсем рядом, у реки, показалась фигура с голубым нимбом над головой… Это Луиза, и она идет ему навстречу.