Читатель теперь легко сам поймёт причину смущения, овладевшего дворецким Гаврилой после разговора с госпожой. «Госпожа, — думал он, посиживая у окна, — конечно, жалует Герасима (Гавриле хорошо это было известно, и оттого он сам ему потакал), всё же он существо бессловесное; не доложить же госпоже, что вот Герасим, мол, за Татьяной ухаживает. Да и наконец, оно и справедливо, какой он муж? А с другой стороны, стоит этому, прости господи, лешему узнать, что Татьяну выдают за Капитона, ведь он всё в доме переломает, ей-ей. Ведь с ним не столкуешь; ведь его, чорта эдакого, согрешил я, грешный, никаким способом не уломаешь… право!..»
Появление Капитона прервало нить Гаврилиных размышлений. Легкомысленный башмачник вошёл, закинул руки назад и, развязно прислонясь к выдающемуся углу стены подле двери, поставил правую ножку крестообразно перед левой и встряхнул головой. Вот, мол, я. Чего вам потребно?
Гаврила посмотрел на Капитона и застучал пальцами по косяку окна. Капитон только прищурил немного свои оловянные глазки, но не опустил их, даже усмехнулся слегка и провёл рукой по своим белесоватым волосам, которые так и ерошились во все стороны. Ну да, я, мол, я. Чего глядишь?
— Хорош, — проговорил Гаврила и помолчал. — Хорош, нечего сказать!
Капитон только плечиками передёрнул. «А ты, небось, лучше?» — подумал он про себя.
— Ну, посмотри на себя, ну, посмотри, — продолжал с укоризной Гаврила: — ну, на кого ты похож?
Капитон окинул спокойным взором свой истасканный и оборванный сюртук, свои заплатанные панталоны, с особенным вниманием посмотрел на свои дырявые сапоги, особенно тот, об носок которого так щеголевато опиралась его правая ножка, и снова уставился на дворецкого.
— А что́-с?
— Что́-с? — повторил Гаврила. — Что́-с? Ещё ты говоришь: что́-с? На чорта ты похож, согрешил я, грешный, вот на кого ты похож.
Капитон проворно замигал глазами.
«Ругайтесь, мол, ругайтесь, Гаврила Андреич», — подумал он про себя.
— Ведь вот ты опять пьян был, — начал Гаврила, — ведь опять? А? Ну, отвечай же.
— По слабости здоровья спиртным напиткам подвергался действительно, — возразил Капитон.
— По слабости здоровья? Мало тебя наказывают, вот что. А в Питере ещё был в ученье… Многому ты выучился в ученье! Только хлеб даром ешь.
— В этом случае, Гаврила Андреич, один мне судья: сам господь-бог — и больше никого. Тот один знает, каков я человек на сем свете суть и точно ли даром хлеб ем. А что касается в соображении до пьянства, то и в этом случае виноват не я, а более один товарищ; сам же меня он сманул, да и сполитиковал, ушёл то-есть, а я…
— А ты остался, гусь, на улице. Ах ты, забубённый человек! Ну, да дело не в том, — продолжал дворецкий, — а вот что. Барыне… — тут он помолчал, — барыне угодно, чтоб ты женился. Слышишь? Они полагают, что ты остепенишься, женившись. Понимаешь?
— Как не понимать-с.
— Ну да. По-моему, лучше бы тебя хорошенько в руки взять. Ну, да это уж их дело. Что ж? ты согласен?