Одно явление, происходившее с Муни-Робэном, навело нас, хоть и смутно, на путь того, что, по моему мнению, должно в наше время быть сближено с истиной.
Раз (очевидно, все недобрые влияния были против нас) мы прошли четыре или пять премучительных лье, ничего не встретив. Как будто вся дичь поражена была одной из египетских язв, потому что нам не показался даже какой-нибудь жаворонок. Ражо шел вне себя со злости, и Медор поглядывал на нас уныло.
Два или три раза, от скуки, делали они стойку над ежами и ужами, но Муни не позволял нам стрелять в гадких животных, ссылаясь, что от этого портится рука.
По словам крестьян, он в качестве колдуна покровительствовал нечистым тварям, преданным дьяволу. Ибо Жоржон отдает любимому стрелку благороднейшую дичь, лишь бы тот не трогал нечистых животных, с которыми Лукавый справляет ночные шабаши: сов, диких кошек, жаб, змей, лисиц, выдр, летучих мышей, волков и пр.
В этот день Муни-Робэн был пасмурен, задумчив, бледнее обыкновенного и рассеян, как редко бывал.
— Послушайте, — сказал он нам, — надо все это переделать. Я пойду уберусь.
— Что ты называешь убраться? — спросил я. — Покинуть охоту?
— Нет, сынок, — отвечал он, — уберусь в этот пролесок. А вы ступайте себе дальше и не входите в лес, не то всё пойдет худо.
Мы привыкли к его образу речи. Пустились по опушке, ожидая, что он оттуда выгонит какого-нибудь своего знакомого зайца, но не видали ничего. А через четверть часа воротился он к нам в странном состоянии расстройства и волнения.
Он дрожал всем телом и казался изнурён усталостью, болью или ужасом. Блуза его была запачкана землей, к волосам пристал мох, как будто он валялся по земле в жестокой борьбе с кем-нибудь. С лица градом катился пот, а между тем зубы стучали от озноба.
— Что это! Что с тобой? — воскликнул брат. — Разве у тебя была схватка с лесничими?
Шума мы никакого не слыхали. Но так как мы охотились большую часть времени без билетов на стрельбу и не в указную пору года, настоящими браконьерами, то легко могли встретить какого-нибудь жандарма, лесничего или другого общественного служителя и приготовились было дать тягу, как Муни нас остановил.
— Ничего, ничего! — сказал он глухим голосом. — Это ничего!
И, сделав большое усилие над собой, он отряхнулся, как человек, прогоняющий грезу, отер лицо, вскинул на плечо ружье дрожавшей еще рукой и вскричал, словно вдохновясь:
— Все идет хорошо, друзья! Мы славно поохотимся! Будет во что пострелять.
Потом, приняв снова свой смирный и плутоватый вид, прибавил, обращаясь к брату:
— Вы не вернетесь домой без птицы. А ты, — продолжал он, смотря на меня, — увидишь первый раз от роду, как два зайца упадут от одного выстрела.
— А кто даст такой прекрасный выстрел? — спросил я.
— Один человек, которого зовут Муни-Робэн и которому многое нипочем, — отвечал он, потряхивая головой.
— Когда же это будет? — спросил брат.
— Сейчас, — отвечал он.
Мелькнул заяц, он прицелился и застрелил его.
— Покамест только один, — сказал брат.
— Подите-ка в кусты, — отвечал Муни. — Коли их там не два, пусть этот будет последний, какого я убил на своем веку.
Мы поискали в кустарнике. Там лежал второй заяц, которому он перешиб почки тем же зарядом, которым раздробил голову первому.
— Каким чертом ты его увидел? — сказал я ему. — Видно, твои глаза лучше наших!
— Глаза? — отвечал он. — Надевайте какие хотите очки и если увидите то, что я вижу, отдаю вам мою собаку и мою жену. Ну, ну, вы, — прибавил он брату, — готовьте ружье, птица недалеко.
Шагах во ста нашли мы стадо диких уток.
Муни не стал стрелять. Брат набил их много и воротился к обеду с ягдташем[4], полным уток, бекасов и куликов.
— Ведь я говорил, что не придете домой без птицы! — заметил Муни. — Я также знал, что вы настреляете не куропаток. Да все равно, вы должны быть довольны. Только, пожалуйста, обещайте мне, если встретимся с моей женой, не говорить ей ни слова про то, что мы делали на охоте.
Он столько раз просил хранить тайну на этот счет, что мы не боялись ей изменить. Он не скрывал от жены дичь, которую настрелял. Но каким манером бил ее, каким свинцом, в какую пору, в каком месте и после каких слов — вот тайны, в хранении которых мы должны были ему божиться всякий день.
Он почти не хаживал на охоту без нас, а это с его стороны было важным знаком доверенности.