Врачи Полиса не смогли спасти глаз храброму спецназовцу, да и лицо зашили кое-как. Увидев после снятия бинтов своё отражение в зеркале, Дехтер долго пил. К своей девушке он не вернулся и потребовал, чтобы в лазарет она к нему не приходила. Она пару раз передавала ему записки, утверждая, что любит его не за лицо. Но уже через неделю ушла в палатку к более симпатичному фермеру. После этого Дехтер был постоянно в спецназовской маске с прорезями для глаз. Только в присутствии близких друзей из своей команды он снимал маску. Но даже они предпочитали, чтобы Дехтер этого не делал.
Радист, понятное дело, не был близким. Дехтер лично взялся «объяснить» это Радисту. Он отказывался, в отличии от своих подчинённых, называть его Радистом или даже по имени. Дехтер ненавидел фашистов, потому что в стычке с ними когда-то погиб его старший брат. Кроме того, для Дехтера Игорёк был слабым необученным щенком, который мог подвести всю команду. Роль Кудрявцева в этой экспедиции Дехтеру объяснили, но он считал это ошибкой и категорически заявил руководству, что не доверяет всем фашистам, в том числе бывшим. Говорил, что раз минчане прислали сигнал, значит у них есть чем его присылать, а брать с собой лишнюю обузу в столь опасную экспедицию — это ставить всю операцию под угрозу провала.
Кто-то из высших военных заявил Дехтеру, что выбирать состав участников — не его роль. Дехтер что-то буркнул вроде: «Потом не обижайтесь...» и при первой встрече с Игорьком безапелляционно объявил ему:
— Ты — говно! У тебя есть только один способ выжить: признай, что ты — говно и проваливай!
Игорёк промолчал.
У них было две недели на подготовку к миссии. В то время, как остальные члены группы занимались стрельбами, изучали тактику боя в замкнутом помещении и на открытом пространстве, мастерство владения холодным оружием и приёмы рукопашного боя, Дехтер заставлял Радиста часами таскать рюкзак с кирпичами, бегая от станции к станции, подгоняя при этом его пинками. В качестве «отдыха» Игорю разрешалось приседать и вставать с тем же рюкзаком. Когда он не мог приседать, ему разрешалось скинуть рюкзак и ползти, подгоняемым ударами шомпола по спине, ягодицам и ногам. Занятия длились с утра до обеда. С обеда и до вечера. Радист поклялся себе, что от него никто не услышит ни звука за время тренинга, и он сдержал данное себе слово. Только губы распухли от постоянного закусывания.
Но самое страшное было вечером:
— Эй, говнюк, ползи сюда, я тебе колыбельную спою.
«Колыбельной» Дехтер называл спарринг с Радистом, который длился до тех пор, пока парень не терял сознание. Причём во время спарринга Дехтер дрался только одной левой рукой, а Радисту разрешалось драться и руками и ногами, хотя это ему мало чем помогало. Он, как заводной чёртик, десятки раз кидался на Дехтера и после каждой стопудовой оплеухи отлетал на несколько метров. Сквозь кровавый туман он слышал громоподобных хохот Дехтера и злые слова:
— Ну что, недоносок, как «колыбельная»? Спать не хочется?
А потом не так сурово:
— Просто скажи: «Я — говно!». И иди себе с Богом.
Радист не раз хотел уйти. Дехтер тогда бы сообщил учредителям экспедиции, что радиомеханик струсил и экспедиция обошлась бы без него. И тогда бы к пожизненному клейму фашиста, Радисту добавилось бы клеймо труса и рохли. Поэтому Радист молча, сопя, подымался, шёл к Дехтеру или полз на карачках лишь для того, чтобы получить очередную оплеуху левой ладонью. В конце концов он уже просто не мог подняться и лежал прямо на шпалах в туннеле, где они занимались.