Окружающим было достаточно только взглянуть на меня, чтобы понять, что я не местный. Как говорили, это видно было даже по походке, взгляду, и тем более по манере говорить. Но как личность, бросившая свою спокойную жизнь, я был им интересен. Хоть таких, как я, было и немало, чужаки всегда привлекают к себе особое внимание. Здесь, наоборот, люди пытались уехать в рационалы в поисках спокойной богатой жизни. Может, благодаря этому я быстро сошелся с коллегами на работе, которые пытались показать мне новый для меня мир.
Большой вклад в мою ассимиляцию вносил Захар. Обладая приятной внешностью и весьма нетривиальными творческими навыками, он каждые выходные водил меня в новые места, знакомил с интересными людьми, и я все больше и больше погружался в культуру свободных земель.
Время шло, я работал, отдыхал. Я стал много обещаться с Лейлой, понял ее поступок, но простить в душе до конца так никогда и не смог. Она, как классическая рационалка, была очарована молодым человеком, членом какой-то секретной правительственной организации, который попросил ее принять участие в специальной операции и внедриться в общество оппозиционеров, чтобы тайно следить, собирать сведения о террористах, которые планируют акции против «империи стабильности». Одним из условий был немедленный переезд и прекращение отношений со всеми, кого она ранее знала, во имя безопасности последних. Она поверила, и к моему удивлению, не изменила своего мнения и впоследствии, и бросилась служить обществу.
Прожив несколько лет в другом мире, сначала чуждом ей и неприятном, она рассталась с молодым человеком, завербовавшим ее, но в оппозиционе решила остаться. Ей не хотелось возвращаться назад. «Мне было стыдно перед родителями, перед тобой. Я не имела права на спокойную жизнь после такого поступка. Я слишком много знаю, чтобы жить спокойно. Потом я привыкла, Питер стал для меня родным местом. Здесь люди честнее. Поверь, ты тоже здесь быстро приживешься», – говорила она.
Лейла никогда не рассказывала, в чем именно заключалась ее секретная служба. Я не настаивал, думая, что, когда придет время, она все раскроет. А сейчас этого уже и не надо, я сам все понял. Но не буду забегать вперед.
Она стала для меня своего рода подругой, другом, которому я мог поплакаться, когда все плохо, и с которым можно весело провести время, когда скучно. Но по-настоящему близкими в духовном смысле мы так и не стали.
Помимо Лейлы и Захара, у меня стали появляться другие друзья. Только в этом мире я осознал истинный смысл этого слова, понял, что дружба – это нечто очень многогранное, сопряжённое как с доверием, так и с предательством. Но что мне больше всего нравилось: не нужно было надевать маски, а с близкими людьми можно было вести себя по-настоящему, быть собой.
На работе моя карьера постепенно шла вверх. Руководство ценило. У меня было довольно много времени, чтобы заниматься своими делами, тусоваться и встречаться с девушками.
Я пробовал все новые и новые эмоции. Это привело к тому, что обыденная жизнь для меня становилась безвкусной и пресной. А для новых, более ярких развлечений требовалось все больше денег.
Через пару лет жизни в оппозиционе я понял, что тех средств, которые зарабатывал, мне стало катастрофически не хватать. Я вел вполне приличный образ жизни, имел всего в достатке, но без излишков.
Еда, алкоголь, путешествия, жилье и тряпки – все было, и приличного качества. Я жил лучше, чем семьдесят процентов окружавших меня людей. В оппозиционах очень чувствовалось расслоение общества. И здесь существует постоянная тяга быть лучше остальных, чувство, которое атрофируется в мире рационалистов. Мне уже было недостаточно быть средним. Я хотел больше, выше, интереснее.
Отчасти я объяснял это желанием создать шикарные условия для девушки, когда найду ее – свою единственную и неповторимую. Но, конечно, это всего лишь оправдание. В каждой точке жизни в оппозиционе я пытался рационально обосновать свое желание стать богаче: для себя, для того, чтобы создавать спокойно новое, без забот о пропитании (смешно, в рационалах эта возможность присутствует постоянно), для будущих детей, для родственников, для здоровья. Это все обман. Свобода рождает желание становиться лучше, умнее, богаче. А подавленное, заплывшее жиром сознание стремится только сохранить то, что есть. В этом-то и есть ключевое отличие рационалистов и оппозиционеров.
Мой знакомый, Людвиг, как-то рассуждал в баре о том, как оппозиционеры хотят переехать в рационалы, но не имеют на это права. В тот момент мне пришла идея, что мы могли бы нелегально трудоустраивать мигрантов в рационалах. Тогда как раз был очередной виток «закручивания гаек» в рационалах, и с нелегальными переселенцами из свободных земель особо не церемонились. Это было вызвано тем, что во многих оппозиционах ситуация была, конечно, намного более печальная по сравнению с Петербургом: не хватало продовольствия, преступность и анархия захлестывали общество, жизнь становилась невыносимой. Жители этих секторов предпочитали свободе спокойное существование на территориях рационалистов. Последние, опасаясь провокационных актов со стороны мигрантов и не имея желания ассимилировать их растущий поток, принимали все более жесткие правила, вплоть до изоляции мозга, иными словами, переписывания памяти нелегалов.