Поступление корма, а значит и питание семьи, во многом определяется погодой, а она, как известно, редко бывает ровной и устойчивой. Перебои в снабжении предотвращаются разными способами. Мы уже знаем, что «у тех муравьёв, которые, спускаются с дерева, брюшко толстое, тяжёлое. Видимо, они набирают что-то внутрь себя». Не все, разумеется, одинаково нагружены: у некоторых фуражиров брюшко крупнее, округлее.
У нас на Кавказе и в Закавказье водятся маленькие тёмные Пренолепис импарис, у которых фуражиры иногда так набивают брюшко, что оно увеличивается чуть не вдвое против нормы. Таким разбухшим насекомым трудно передвигаться; но едва собранный запас роздан, они вновь становятся маленькими и юркими Пренолеписами и отправляются в очередной рейс. Это и есть черновик решения задачи.
Некоторые же муравьи, главным образом из засушливых районов, не только способны собирать запасы медового корма впрок, но и держат их в гнезде про чёрный день, расходуя по потребности. Правда, и у них нет для этого ничего даже отдалённо похожего на ячеи медоносных пчёл, или на горшки пчёл мелипон, или на восковые посудины шмелей.
Никаких ячеек, горшков, посудин такие муравьи не сооружают, они превращаются в них сами. Такие специализированные формы обнаружены, например, у Проформика назута и Кампонотус латералис в южных областях нашей страны.
Над Проформиками проведено много наблюдений и опытов в природе и под стеклом. Присмотримся и мы к событиям, регистрируемым в гипсовых гнёздах, заселённых этим муравьём.
Середина мая… Сотня одинаковых по внешним признакам рабочих, содержащихся без самки, получает на воспитание 12 личинок. Рабочим скормлена щедрая порция медового сиропа, и они оживлённо обмениваются друг с другом сладким кормом. Уже назавтра, однако, видно, что брюшко у некоторых из них заметно округлилось, у других оно такое же, как было. Через два дня кормление повторяется, после чего примерно девять десятых населения продолжают легко шмыгать по стенкам гнезда, а остальные превратились в неповоротливых толстяков и дремлют на одном месте.
Если муравьёв больше не кормить, то видно, как они подбегают к крупнобрюхим и, прикоснувшись к ним усиками, дожидаются безотказно отрыгиваемой в ответ капли корма и тут же её слизывают.
В начале июля в гипсовом гнезде насчитывалось два десятка таких пузанов, в начале августа — десяток; в сентябре, октябре, ноябре все рабочие были одинакового размера, но уже в декабре снова появились особи, выделяющиеся чуть более крупным брюшком и меньшей подвижностью.
К началу января один из муравьёв стал настоящей медовой бочкой, а к концу марта их опять было не меньше пятнадцати. Похоже, к осени запасы корма полностью перераспределяются среди всех обитателей гнезда — таким образом, они лучше подготовлены к трудностям зимовки и застрахованы на случай гибели «бочки». Но, видимо, излишки корма, поровну распределённые среди всех муравьёв, затрудняют нормальное течение процессов семейного обмена веществ, завершающихся весной или летом откладкой яиц. И как бы готовясь к этому, ещё когда зима только поворачивает на мороз, но солнце уже — на лето, семья Проформика вновь начинает концентрировать корм в своих живых хранилищах.
Наблюдения показывают, что запаса, собранного в одном большебрюхом, хватает в течение лета и осени примерно на 10 рабочих муравьёв. А ведь у Проформика назута хранители корма крупнее своих рядовых собратьев всего в полтора-два раза. У степных Кампонотус латералис они и вдвое и втрое объёмистее.
Встаёт вопрос: всякий ли рабочий муравей способен превратиться в бочку, в цистерну, или в семье есть особи, предрасположенные к выполнению таких функций? Опыты — с ними пришлось немало повозиться — показали, что под хранение корма приспосабливаются в первую очередь наиболее крупные, а те, что помельче, обычно добывают и доставляют пищу.
У так называемых настоящих медовых муравьёв повинность кормохранения пожизненная. Особь готовится к своему будущему смолоду — возможно, даже с личиночного возраста, постепенно превращаясь в урода с изменившимися лапками, с брюшком-бурдюком, или, кому по душе более поэтические сравнения, амфорой, вазой. Плёнка между полукольцами брюшка растягивается, и только небольшие тёмные пряжки перехватывают местами вздувшуюся сумку. Плёнка между хитиновыми полукольцами совсем прозрачна.
Если скормить семье подкрашенный сахарный сироп — розовый, голубой, жёлтый, брюшко становится такого же цвета, а если добавить к корму парочку мух, содержимое живых «бидонов» замутится. Похоже, рецепты изготовления муравьиного мёда не слишком строги.
Хранители корма не только не работают, но даже не двигаются. Держась за потолки подземных камер и не касаясь брюшком стенок, эти хитиновые «бурдюки» висят здесь до конца жизни и даже какое-то время после смерти, так как лапки ножек буквально мёртвой хваткой впиваются в опору. Бывает, такой муравей обрывается, плюхается на пол, разбивается, и корм из него вытекает. Тогда рабочие муравьи собирают пролившийся, разбрызгавшийся запас и сливают его в висящих. Упавший же погибает, не сдвинувшись с места. Его разгрызают, разрывают на части, а остатки удаляют из гнезда.
«Бочки» мексиканского медового муравья Мирмекоцистус хортидеорум имеют шаровидное брюшко сантиметра в полтора диаметром. Это уже не ягода смородины, а добрая виноградина, полная сладкого сока. Среди многочисленных коридоров гнезда, уходящего в землю на метр и глубже, разбросано несколько овальных камер, где с потолка свисают грозди таких виноградин. Камеры эти расположены в сухой и твёрдой почве, своды не крошатся, и медовые бочки подвешены надёжно. Входы в гнёзда достаточно широки, так что камеры хорошо проветриваются и никогда не плесневеют.
В семье может быть и 200 и 300 хранителей корма. Мексиканцы, да и жители юго-западных штатов Северной Америки, охотно лакомятся медовыми муравьями. Мёд чуть-чуть кисловат, как если бы в нём была небольшая примесь муравьиной кислоты. Собирают медовых муравьёв и во многих районах Африки. А в Австралии, где в прошлом совсем не было медоносных пчёл, муравьиный мёд в особом почёте. Впрочем, коренное население Центральной Африки, Австралии, Америки и обычных муравьиных личинок считает лакомством. В книгах о быте аборигенов австралийской Виктории блюдо из личинок, смешанных с истолчённой корой дерева, описывается как исключительно вкусное («напоминает смесь масла с сахаром») и притом питательное. А уж варёные муравьи и вовсе царская пища: их подавали при дворе Монтецумы в Мексике. Так читателю незаметно внушается мысль, будто аборигены не пользуются фабричным сахаром лишь потому, что предпочитают мёд какого-нибудь Мелофоруса инфлатуса и именно по этой только причине соблюдают обряды, смысл которых сводится к охране медовых муравьёв от истребления.
В связи с историей живых муравьиных бочек, полных сладкого корма, уместно сделать небольшое отступление на, казалось бы, чисто литературоведческую тему. Эзоп был, видимо, первым, кто написал, как к муравьям — они «в ясный зимний день просушивали зёрна, собранные летом» — явилась, прося о помощи, цикада. Басня Лафонтена, повторяя сюжет, говорит о полевом сверчке. У А.Сумарокова вместо цикады и сверчка фигурирует уже стрекоза: «В зимне время подаянья просит жалко стрекоза…» Ю.Нелединский-Мелецкий повторил сумароковский вариант: «Лето целое жужжала стрекоза, не знав забот». В знаменитой басне И.А.Крылова, её все знают с детства, речь идёт по-прежнему о стрекозе, хотя она и названа попрыгуньей, которая лето красное всё пела…