Разве не вы, обнаружив бегающего по крышке парты муравья, захотели его сбросить и вдруг заметили, что едва рука приближается к насекомому, оно приподнимается на ножках, протягивает под собой вперёд конец брюшка и высоко выбрызгивает прохладную остро пахнущую капельку?…
Вы этого не видели раньше; и как же обидно было узнать, что ваше открытие никого не удивляет, что все знают: именно так всегда и происходит. И разве не вы сидели однажды на скамье в пустынной аллее и, ожидая, стирали и вновь писали на песке всё ту же букву, когда вам на глаза попалось крохотное сухонькое шестиногое создание, которое спешило по исчерчённой прутиком земле, оступаясь и скатываясь с глубоких песчаных борозд, но не выпускало из челюстей громоздкую ношу?… Не надо утверждать, что вы когда-то читали обо всём этом не то в рассказе, не то в романе.
Нет, нет, это не одни лишь книжные воспоминания!… Но вместе с тем не будет ошибки в утверждении, что встречи с муравьями нередко происходят не только в тихих заводях жизни, но и на её бурлящем переднем крае. Напомним для примера одну такую встречу. Она нарисована поэтом:
…На земле, снарядами изрытой,
на пригорке, тонущем в крови,
в этот миг
семьёю хлопотливой,
строя дом, сновали муравьи…
Это баллада «Двое и смерть».
Другая встреча заснята кинооператором. Увековечивая будни героев, он во весь экран показал руку врача, осторожно сметающего муравьёв с пропитанной кровью повязки раненого…
Это кадры из фильма «Рассказы о кубинской революции».
Перенесёмся из Латинской Америки в Африку. Отряд партизан залёг и ждёт… «Муравей взобрался на автомат Саида. Что тебе надо, муравей? Здесь нечем поживиться — на автомате ничего не растёт. Муравей дополз до конца ствола и, перегнувшись, заглянул в чёрную дыру. Он колеблется. Он уползает. И правильно делает, что уползает. До чего странно видеть муравья на автомате. Ему там не место…».
Это строки из заключительной главы написанного алжирским писателем романа «Последний отпечаток», кадр из истории борьбы за свободу Алжира.
И вот совсем другая встреча. О ней рассказывает советский строитель: в кабине своего крана — а это тридцать пять метров над землёй! — он обнаружил заблудившегося и ошалевшего от гула моторов муравьишку, которого, закончив смену, вернул наземь и отпустил, напутствуя: «Топай, дружище, к своим!».
Это повесть «Мы из седьмой бригады».
Всё здесь занятно. Однако ни одна из описанных сцен не объясняет, почему едва вступившие в жизнь дети и взрослые мужи, простодушные наблюдатели, готовые удовлетвориться созерцанием занимательного, и учёные, доискивающиеся сокровенного смысла явлений, так часто в раздумье останавливаются перед муравейником, над муравьиной тропой, разглядывая отдельного мураша…
…По серому полотну дороги, огибающей сад, бесшумно скользит тёмный ручеёк. Это муравьи. Трудно понять, сколько их. Они бегут местами кружевной полосой, местами почти сплошным, хотя и неровным строем. В нём нет, правда, особого порядка, но, совершенно очевидно, нет также и хаоса. Полоса покрывает чуть ли не несколько метров в длину, а в ширину — с десяток сантиметров.
Движутся все в одном направлении, на бегу поводя усиками, то и дело касаясь ими соседей справа и слева, а то и бегущего впереди. Многие несут в челюстях хвоинки, пластинки коры, обломки веточек. Некоторые прижимают к себе снизу, как бы укрывая их своими телами, белесых личинок и серые коконы куколок. Похоже, что в середине потока таких побольше, чем по краям. Здесь множество муравьёв с сухими зёрнышками, обломками семянок, крупными песчинками, обгрызенными надкрыльями каких-то жуков. Кое-где заметны муравьи, несущие перед собой скрючившиеся чёрные тельца своих собратьев, поджавших под себя ножки.
Трещины и крупные камни на дороге разделяют ручей на рукава. Обогнув препятствие, они вновь сливаются. Плывущая по дороге масса не извивается подобно змее или ящерице, но скользит, перемещаясь вперёд. Это действительно поток, и он в самом деле катится, льётся.
Но вот муравьи головной шеренги взяли в сторону, хлынули в кювет, поднялись на откос и просочились под живую ограду из густого колючего кустарника, отороченного понизу подорожником, чертополохом, лопухом, пыреем. Постепенно исчезая из виду, сюда втягиваются и остальные.
Всё.
Несколько человек, работающих в саду, обмениваются замечаниями.
— Видал, как они на новые квартиры переселяются?
— Сколько ж их тут было?
— Должно, старый муравейник прохудился.
— Что, они уговариваются так вот, скопом подняться?
А уже вечером, когда все в бригадном стане улеглись на отдых, кто-то, не скрывая удивления, произносит в темноте:
— И бегут-то как прямо, не ищут, вроде дорогу знают…
…Прошёл дождь, досиня промывший небо и вызеленивший листву. Светлые капли ещё клонят к земле острые концы травинок, переливаются по самому краю листьев, дрожат и искрятся, постепенно разрастаются, тяжелеют и, отрываясь, падают на землю. Песок на садовой дорожке светлеет, но шаги ещё оставляют на нём тёмный след.
И вдруг взгляд, скользнув по обочине, замечает муравьёв, спешащих укрыться под распластанным над землёй широким листом подорожника. Интересно посмотреть, что там… Оказывается, под листом среди переполошившихся и бешено забегавших на свету чёрных муравьёв недвижимыми бесформенными кучками сложены личинки, похожие на ещё мягкие, белесые, не успевшие отвердеть семена. Если осторожно снова прикрыть их листом и дождаться, когда всё придёт в норму, откуда-то вновь появляются муравьи с живым грузом в челюстях. Они оставляют свою ношу под листками и исчезают, а вскоре из другого места прибегают другие и уносят личинки. Они уносят их на хорошо спрятанный от солнца, но уже подсохший участок.
Должно быть, муравейник затопило дождём, и сейчас его приводят в порядок, а личинки отогревают.
«Любопытно!» — рассеянно думаете вы, шагая своей дорогой, но вдруг вас осеняет неясная догадка:
«Как же так? Одни выносят расплод из гнезда, доставляют его в укрытие, а другие несут груз дальше? Чем не разделение труда?».
…Жаркий июльский полдень. Запах хвои так плотен, что кажется осязаемым. До блеска утоптанная тропинка ведёт в глубь леса. Уже приходится глядеть под ноги, чтобы не споткнуться о вытянувшуюся поперёк дороги узловатую корневую лапу. В стороне, у подножья сосны, высится купол муравейника. Два шага — и перед вами предстаёт сооружение, от вершины до основания подёрнутое дымкой движения. Среди этого буро-рыжего марева белеет начисто обглоданный скелет лягушки. Поддетый палочкой или веткой, он сразу осыпается грудой лёгких косточек. И в то же мгновение вы обнаруживаете, что по веточке вверх, к держащей её руке, стремительно поднимается десятка два — да нет, уже больше! — муравьёв, грозно раскрывших челюсти. У них столь решительный вид, что, прежде чем в голове успевает мелькнуть какая-либо мысль, веточка отлетает, отброшенная в сторону.
Теперь остаётся поразмыслить не столько на тему о скорости ваших собственных реакций, сколько о том, как быстро способен реагировать на опасность муравейник.
Но может ли быть вообще, чтобы муравейник способен был как-то реагировать?
…Поздно вечером вы отдыхаете с книгой в руке и помешиваете ложечкой остывший чай, в который забыли, кажется, положить сахар. А когда упущение обнаружено и рука тянется к сахарнице, взгляд замечает настойчиво бегающего вокруг крышки муравья.
«Странно! Разве они и поздно вечером бегают? Но до чего шустры! И сахарницу нашёл… Или этот рейс ему знаком? Значит, у них так развита память на место?…».
Однако хватит вопросов! Пора сказать о том, есть ли на них ответы.
С тех пор как исследователи муравьиной жизни (их называют мирмекологами) стали всё больше переходить от описания наблюдений к непосредственным опытам, раскрыто немало тайн муравейника. Дразнящие мысль слаженность и согласованность муравьиного поведения, дружность муравьиных действий и их целесообразность перестают быть необъяснимой загадкой.
Сейчас уже просто невероятным кажется, что на авторитетном научном съезде — Бернском конгрессе зоологов (он проходил не в средние века, не в XVII веке, а в начале нашего столетия, в 1904 году) — вполне серьёзно дискутировался вопрос о том, как рассматривать семью насекомых, чем её считать: обществом или государством?