На завтра, на третий и четвёртый день повторяется то же… Фуражиры обшаривают всю округу, а колонна-семья не трогается с места. Выросшие в походе и давно нуждающиеся в покое личинки ещё в первые часы стоянки окуклились и теперь крепко спят, созревая в своих коконах, которые они здесь быстро свили. Освободившиеся от переноски личинок рабочие с сильными жвалами влились в ряды фуражиров и энергично добывают пропитание. За десять дней стоянки Дорилин — африканцы называют их «королями джунглей», «зиафу» — фуражиры снесли к лагерю более полутора миллионов насекомых.
Отдыхающая после утомительных маршей и усиленно раскармливаемая самка с фантастической быстротой поправляется, разбухает. За первую же неделю её брюшко увеличивается в пять раз. Проходит ещё день-другой, и самка, которая в пору еженощных переходов не сносит ни одного яйца, принимается червить и становится с каждым часом всё более плодовитой. Наконец наступают дни, когда самка откладывает по 3-4 яйца в минуту, по 200 яиц в час, по 4-5 тысяч яиц в сутки!
На пятый-шестой день после того, как самка начала червить, Т.Шнейрла насчитал в клубе-стоянке свыше 25 тысяч яиц. Огромная свита водоворотом кипит вокруг самки, через каждые 15-20 секунд няньки уносят новое яйцо, укладывают его в пакет, облизывают. Но как только из яиц начинают вылупляться личинки, рабочие муравьи переключаются на воспитание растущего потомства. Личинки неописуемо прожорливы, поэтому муравьи кормят самку всё реже, и яйценосная оргия утихает. Самка быстро худеет, а вскоре и вовсе перестаёт откладывать яйца. Личинок тем временем появляется всё больше, и муравьи постоянно их облизывают, поедая питательные выделения.
Это изменение пищи снова меняет течение жизни в семье. К тому же за прошедшие дни масса молодых муравьёв вышла из коконов, ещё резче усилив перемены в состоянии и потребностях семьи. Наступает день, когда опустели последние коконы, удерживавшие семью на привале. Самка, совсем забытая муравьями, вовсе спала с тела и вновь приобрела походную форму. Личинок же подросло столько, что теперь все заняты их кормёжкой и облизыванием, а оно действует на рабочих муравьёв, как зовущий сигнал горниста, как походная дробь барабанов.
Муравьиный клуб рассыпается, рабочие выстраиваются в колонну. И вот только груда пустых коконов остаётся на месте, где под охраной семьи созревали куколки и выводились из яиц молодые личинки.
Окончилась полоса временной оседлости, вновь настала пора еженощных переходов и маршей с короткими отдыхами на дневных стоянках. Не отсутствие корма в районе лагеря сняло семью с места, а опустевшие коконы и подрастающие личинки. Теперь кочевки будут продолжаться из ночи в ночь до тех пор, пока личинки, закончив развитие и поспев для окукливания, не перестанут кормить своих носильщиков выделениями, поддерживающими в муравьях потребность в перемене мест.
Таким оказался жизненный цикл кочевников с органически присущей их ордам аритмичностью поведения, скрывающей глубоко замаскированный ритм. Здесь неукоснительные законы природы предстали перед исследователями, словно некая странная прихоть, словно каприз случая, сохраняемые и поддерживаемые целым строем гармонически взаимосвязанных, согласованных инстинктов и реакций.
Вопреки опасениям агностика, о котором речь шла в начале этой главы, натуралисты дознались, что именно толкает колонны кочевников вперёд (биохимики вот-вот объявят уже и формулу вещества, сочащегося сквозь покровы личинок!), дознались, почему кочевники задерживаются временами на своих бивуаках (уже математически вычислена зависимость между продолжительностью привалов и температурной кривой воздуха), натуралисты уже поняли, чем направляется движение колонн (путь их удастся, видимо, расшифровать с помощью метеорологических карт, составляемых для микрорайонов).
Но теперь, когда многое проясняется, встаёт ещё один и, должно быть, наиболее существенный и содержательный вопрос: какое стечение обстоятельств, какое совпадение условий породило этот прихотливый закон развития? Как стало постоянным непостоянство кочевников, как сделалась устойчивой и стабильной их подвижность и непоседливость? Чем воспитаны, как включились в наследственность и превратились в необходимость поразительные повадки южноамериканских легионеров, «солдадос» или африканских гонителей — «зиафу»?