«Если б удалось, — писал А.Вейсман, — доказать, что изменение одной части тела, имевшей сложное строение и связанной со многими другими частями, могло произойти так, что при этом, очевидно, не могла играть роли наследственность приобретённых свойств, если б удалось доказать это, то последняя твердыня сторонников Ламарка была б разрушена…». И дальше: «По счастью, существуют животные формы, неспособные к размножению, но постоянно вновь производимые родителями, на них непохожими, и эти животные, неспособные ничего передать потомству, однако изменялись в течение истории Земли. Они теряли лишние части, увеличивали и изменяли полезные придатки, и эти перемены были весьма значительны, требуя изменения многих частей тела, которые должны оставаться с ними в гармонии. Речь идёт о «бесполых» особях у общественных насекомых».
Этот довод А.Вейсмаи с торжеством объявил непреодолимым для своих противников. В своей брошюре, направленной против «знаменитейшего англичанина» — философа и биолога Герберта Спенсера, подводя итог рассмотрению биологии общественных насекомых, Вейсман вновь провозгласил: не более чем «предрассудком является допущение наследования приобретённых свойств». А в труде «Лекции по эволюционной теории» он настаивал, что «такая форма наследственности не только не доказана, но немыслима и теоретически». Отрицанием возможности наследования приобретаемых свойств была «объявлена война принципу Ламарка о прямом изменяющем действии употребления и неупотребления», — писал Вейсман, указывая, что именно с этого началась «борьба между неоламаркистами и неодарвинистами, как были названы спорящие партии».
Неодарвинисты подхватили гипотезу Вейсмана, согласно которой существование у общественных насекомых, кроме самцов и самок, ещё и рабочих, «может зависеть только от особого сорта «идов», первоначально бывших настоящими женскими, потом подвергавшихся выгодным для сохранения вида изменениям многих их детерминант и в конце концов превратившихся в «иды» рабочих», тоже независимые от каких бы то ни было внешних условий.
Это ничем не подтверждённое умозрение насторожило многих биологов. «Те многочисленные случайности, которые приходится допускать при этом предположении, могут, пожалуй, покоробить», — вежливо заметил по поводу вейсмановской гипотезы известный натуралист Вильгельм Бельше, подробно пересказывая, как неодарвинисты объясняют происхождение различий между разными типами самок у пчёл и муравьёв. Вместе с тем В.Бельше признавал, что вопрос крайне тёмен и что действительно «дело должно было происходить как-нибудь иначе, а не путём совершенно невозможного здесь непосредственного унаследования приобретённых последствий упражнения и неупражнения тех или иных органов».
Больше того, если Вейсману и его последователям не удалось, ссылаясь на пример пчёл и муравьёв, подтвердить правильность учения о наследственности, независимой от внешних воздействий, то, по мнению Бельше, с помощью этого примера оказались всё же подорваны самые опоры противоположного учения — о наследовании приобретаемых свойств.
«Не все увидели в этом примере, — писал Бельше, — положительное доказательство, но отрицательные выводы, вытекающие из него, постоянно, с тех пор как на него было указано впервые, ставили в тупик даже самых ярых защитников такой наследственности».
«Вопрос этот вообще чрезвычайно запутан… — подтверждал выдающийся русский биолог профессор Н.А.Холодковский. — …С одной стороны, теория Вейсмана так головокружительно сложна и требует такого множества вспомогательных гипотез, что невольно страшно делается строить научные выводы на таком фантастическом основании; с другой стороны, ламаркисты не выставили ни одного факта, который бы вполне выдержал критику противной стороны».
Всё это писалось и говорилось в конце прошлого столетия, но, несмотря на перемены, происшедшие в биологии за последовавшую половину века, не потеряло злободневности. Дискуссия вокруг вопроса о путях наследственности и о наследуемости приобретаемых свойств не прекратилась. Сегодня, как и полвека назад, неодарвинисты, отстаивая положение о независимой от внешних условий зародышевой плазме, в качестве самого веского аргумента выдвигают всё тот же пример общественных насекомых.
«Ламаркизм терпит полное фиаско, когда перед его сторонниками ставится вопрос об эволюции неразмножающихся пчёл, муравьёв и термитов. Как могли путём прямого приспособления возникнуть у них многочисленные и, очень сложные приспособления, если они не могут вообще размножаться и передавать, таким образом, свои приобретённые признаки потомству?» — восклицал уже в 1957 году один ленинградский профессор, называя ламаркистами мичуринцев, а в остальном, как видим, слово в слово повторяя Вейсмана.
Отметая все не согласные с вейсманистским учением попытки объяснить эволюцию общественных насекомых, тот же ленинградский профессор объявил «совершенно чудовищным по своей нелепости предположение о передаче рабочим особям наследственных свойств и признаков через… пищу!».
Однако стоящие на позициях мичуринского направления биологи вместе с академиком Т.Д.Лысенко считают: в какой степени строится сызнова тело организма, в такой же степени развиваются и все его свойства, в том числе и наследственность. Особенности наследственности, как свойства живого, создаются под влиянием того же, из чего создаётся и само тело организма.
Вспомним теперь, что нам известно об особенностях семейного обмена веществ у муравьёв. В процессе многократной передачи от особи к особи корм, заготовленный и снесённый в гнездо муравьями-фуражирами, в конце концов, после многократных превращений образует в теле муравьёв-кормилиц выделения желез, то есть питание для яиц и личинок, для червящих самок. В теле самок корм преобразуется, превращается в яйца, из которых развиваются все члены семьи.
Кормя самок, кладущих яйца, а также облизывая яйца, воспитывая личинок всех форм, рабочие особи воздействуют, таким образом, и непосредственно на самок и на новые генерации крылатых и рабочих. Таким-то образом счастливые индивидуальные уклонения, результаты упражнения и развития отдельных особей, не умирают бесследно вместе с каждым отдельным субъектом и не пропадают для качества породы, а, наоборот, сохраняются, сосредоточиваются, накопляются, воспроизводятся.
Теперь известно, каким путём рабочие особи, отличающиеся ловкостью, силой или догадливостью и имеющие в этом отношении преимущество перед другими, даже прожив не 100 лет и не являясь гениями первой величины (мы повторяем здесь выражения Писарева), всё же оказывают влияние на породу. Следующее поколение родится действительно не от этих деятельных и даровитых субъектов, а от обыкновенных праздных самцов и самок. Но ведь все муравьи (и рабочие, и самцы, и самки) следующих поколений выращиваются, выкармливаются и выпаиваются рабочими особями. Благодаря им разобщённые между собой, непосредственно друг от друга не происходящие отдельные поколения перестают быть разобщёнными, и, таким образом, открывается возможность незаметного накопления передаваемых по наследству мелких скрытых изменений, подготовляющих и качественные изменения породы.
Давно уже нельзя сетовать, как некогда Н.А.Холодковский, что против концепций неодарвинизма не выставлено ни одного факта, который бы вполне выдержал критику. А теперь новая теория, приложенная и к биологии общественных насекомых, вновь показала, что слова, которые когда-то А.Вейсман бросил в лицо своим оппонентам, могут быть с полным основанием обращены именно в адрес неодарвинизма-вейсманизма:
«Эта теория имеет величайший недостаток, какой только может иметь теория: она не объясняет фактов! Не объясняет не только в том смысле, что она в данную минуту не может уяснить то или иное второстепенное явление: нет, она прямо оставляет без всякого объяснения подавляющую массу фактов».