Счёта нет мирмекологам, которые не ограничиваются безоговорочным использованием старых терминов, но по разным поводам и без повода подчёркивают, что муравьи-«рабы» жизненно необходимы для существования рабовладельцев, что «рабы» содержатся в строгости, что выводящиеся в чужом гнезде из доставленных «рабовладельцами» куколок муравьи, «возможно, даже не сознают, что находятся не в естественных условиях, и счастливы не меньше, чем на свободе…». В одной книге по поводу североамериканских Полиергус можно прочитать, что эти рабовладельцы «быстро подавляют малейшее сопротивление, искусно орудуя жвалами, с помощью которых держат несчастных чёрных рабочих в покорности». В другой широко известной за рубежом и переведённой на множество языков книге находим рассуждение о том, будто у некоторых муравьёв «сама более совершенная форма цивилизации почти неотвратимо толкает более развитые расы на войну против менее воинственных и более покладистых, соединение с которыми понадобилось… как если б мораль самой земли, природы, провидения, разум вселенной захотели, чтоб в ожидании лучшего было именно так…». Облечённый многими пышными учёными титулами автор третьей книги — это уже наш современник, французский социолог — в исследовании о второй мировой войне нашёл повод заявить, будто у муравьёв «перекачка добра от побеждённых приобретает методический и организованный характер, обнаруживая все черты, с которыми нас познакомила оккупация Европы с 1940 по 1944 год, включая вывоз продовольствия, скота, угон рабочих и даже похищение детей». Что уж говорить о тех, с позволения сказать, трудах, в которых естественная история муравьёв выдаётся за биологическое обоснование учения о «жизненном пространстве», о праве господствующей расы путём стерилизации ограничивать размножаемость рабов.
Читаешь всё это — и снова убеждаешься, как глубоко могут проникать в науку, как цепко держатся в ней иллюзорные представления, в которых домысел и вымысел если и не поставлены на службу замыслу, то в самом невинном случае вскормлены слепой предвзятостью, неспособностью видеть в природе только то, что в ней есть, неспособностью не видеть того, чего в ней в самом деле нет.
В течение многих десятилетий считалось естественным и самой природой установленным разделение муравьёв на высшие расы «господ» и низшие расы «рабов». Теперь доказано, что это совсем не так. Перенесёмся мысленно в лабораторию вюрцбургского профессора Карла Гэсвальда. Он поставил перед собой задачу — вывести муравьёв поликтена из естественного «рабства» и, больше того, сделать их господами, придать им «рабов», которых они от природы не имеют.
Когда-то небезызвестный противник учения Дарвина Данилевский утверждал, что муравьям-«рабам» вовсе не трудно освободиться от своей позорной участи. «Ведь могли бы они, — писал Данилевский, — только на годик умерить свою рабскую угодливость, чтоб притеснители их погибли и чтоб возвратить себе полную свободу». «Совет недурен», — заметил по этому поводу К.А.Тимирязев в статье «Опровергнут ли дарвинизм» и далее добавил: «И не муравьям бы впору, но так ли он легко исполним, как полагает Данилевский?».
К.Гэсвальду довелось на собственном опыте убедиться, что опасения Тимирязева были вполне основательны. Обитающие в средних широтах малые красные лесные муравьи Формика поликтена никогда не бывают «рабовладельцами», и если встречаются в чужих гнёздах, то не иначе как «рабы». Когда в гнёздах муравьёв некоторых других видов оказались куколки поликтена, то из них выводятся рабочие, которые могут вполне успешно обслуживать эти чужие виды. Несмотря на это, Карл Гэсвальд решил передать на иждивение рабочим поликтена муравьёв фуска или руфибарбис, которые так часто выполняют в гнёздах амазонок или сангвинеа роль «рабов». Больше того, К.Гэсвальд попытался воспитывать поликтена в гнёздах самих сангвинеа, являющихся, так сказать, прирождёнными муравьиными «господами» и «рабовладельцами».
Вюрцбургский мирмеколог начал свои исследования с самок поликтена. Он проверял все возможные варианты: молодые, необлетевшиеся крылатые самки; самки, необлетевшиеся, но с обломанными пинцетом крыльями; самки, возвращающиеся после брачного полёта в своё гнездо (напомним, что поликтена живут огромными семьями, содержащими иной раз несколько тысяч плодовитых самок); наконец старые, изъятые из гнёзд, так сказать оторванные от дела родоначальницы.
Здесь нет возможности изложить все опыты. Расскажем только об одной серии с муравьями фуска и молодыми вернувшимися из брачного полёта самками поликтена.
В искусственное гнездо — это остеклённая гипсовая пластинка — к самке поликтена по одному подсаживают рабочих муравьёв фуска. Самка злобно набрасывается на подкидыша и, поскольку она крупнее и сильнее, убивает. То же происходит, если подсадить не одного рабочего фуска, а сразу нескольких. Когда же, наоборот, самку поликтена впускают в гнездо, полное рабочих фуска, то они дружно набрасываются на гостью.
В общем всё получается не так, как в старой притче, где камень ли падает на кувшин, кувшин ли на камень — всё равно разбивается кувшин. Здесь в одном случае рассыпался в черепки кувшин, в другом — в прах разбивался камень. И уж никак не выходило, чтобы оба остались целы. А Карл Гэсвальд хотел именно этого. И вот он заготовил целую серию искусственных гнёзд с фуска. В одном — пяток рабочих, в другом — десяток, в третьем — полтора десятка, в четвёртом — два, в пятом — четыре, и так всё больше и больше: 80, 150, 300, 1000, даже 10 тысяч одних рабочих, а далее гнёзда с разным числом таких же рабочих, но уже не одних, а с самкой фуска.
В каждое из гнёзд впускают по одной или по нескольку самок поликтена. Итоги опыта позволили сформулировать первые два вывода: там, где в гнезде есть самка фуска из того же муравейника, что и рабочие, или из другого, никакой иной самки муравьи не терпят; если же самок своего вида в гнезде нет, то принимается и чужая, было бы только рабочих не слишком много. Последнее обстоятельство приходится подчеркнуть особо.
Когда в гнезде мало фуска, самки поликтена в конце концов расправляются с ними; когда в гнёздах число фуска велико, они расправляются с самками поликтена.
Так и получилось в большинстве гнёзд, в большинстве, однако не во всех: в нескольких уцелели и рабочие фуска и самки поликтена. Наконец-то и камень и кувшин оставались целыми. Снова со всей очевидностью проявил себя эффект группы: количество фуска в гнёздах, где уцелели поликтена, оказалось более или менее одинаково и как бы определяло верхнюю и нижнюю границы обоюдной терпимости подопытных видов. Правда, и в этих случаях, едва оба вида входили в соприкосновение, поначалу тоже проявлялась неприязнь, враждебность, даже вспыхивали схватки, но подобная реакция постепенно утихала. Рабочие фуска начинали кормить самку поликтена, а через какое-то время воспитывали откладываемые ею яйца, ухаживали за личинками, вылупившимися из этих яиц, дозаривали куколок, в которые превращались личинки, помогали выходить из коконов молодым муравьям, просыпающимся к жизни в виде крохотных рабочих поликтена.
Двигаясь шаг за шагом, терпеливо выверяя всю гамму необходимых условий, К.Гэсвальд подобрал фон, на котором запланированное явление, наконец, родилось.
Искусственно составленные гнёзда из рабочих фуска с самкой поликтена удавалось дальше постепенно подсиливать новыми рабочими хоть из того же, хоть из другого муравейника фуска, однако не одиночками, а группами. Их лучше до этого выдерживать сколько-то времени вне родного муравейника.
Позже стало известно, что нащупанные в опыте границы взаимной приемлемости самок поликтена и рабочих фуска не раз навсегда заданы, не постоянны, но, напротив, подвижны и смещаются под воздействием, например, температуры, освещённости.
Раскрывая всё новые стороны явления, исследователю удалось окончательно выяснить, когда между рабочими фуска и самкой поликтена возникает та степень взаимотерпимости и уравновешенности, которая, свидетельствует о внутрисемейной гармонии. Здесь в искусственно составленных разновидовых муравейниках фуска даже начинали носить поликтена, подхватывая их жвалами, как это водится у муравьёв в отношении сестёр из родного гнезда. Несомый сразу же подбирал под голову несущего брюшко, поджимал оба усика и все шесть ножек, и, подобно некоему двухголовому созданию, эта пара передвигалась по арене, добиралась в гнездо; и здесь члены двухвидовой семьи спокойно её принимали.