Одновременно те же явления обнаруживают, и не только внешнее, сходство с другим природным процессом.
«Мы видим чудесные приспособления везде и в любой части органического мира», — писал Ч.Дарвин о таких связях в живой природе и приводил в качестве примера омелу, селящуюся на ветвях яблони и питающуюся её живыми соками. Подобные отношения — правда, в преображённом и замаскированном виде, одушевлённые, как бы разыгрываемые в лицах, — скрыты и в биологии тех муравьёв, чей жизненный уклад одним дал обманчивый повод говорить о рабовладельчестве в этом мире, а другим — столь же обманчивый повод ставить под сомнение формообразующее воздействие на живое условий существования, и в частности корма.
Муравьи Полиергус, по сути дела, паразитируют на муравьях фуска. Конечно, это не тот банальный случай, когда паразит, так или иначе связавшись с питающим его организмом, остаётся жить в нём или на нём. Кроме того, здесь в роли паразита («рабовладельца») и в роли организмов, питающих паразита («рабов»), выступают не отдельные особи, здесь складываются целые живые системы, семьи из ансамблей этих организмов. В одних случаях семья живёт за счёт других видов только временно и частично, в других её развитие постоянно нуждается в подкреплении силами питающих видов.
Муравьи-амазонки ищут и находят муравейник фуска, сами доставляют в своё гнездо куколок рабочих. Они делают это регулярно, так как полностью зависят от добываемых таким путём рабочих особей, без них им невозможно ни расти, ни развиваться. Это закономерно: в связи с паразитическим образом жизни обязательно отмирают неупотребляемые органы, угасают их функции и одновременно усиленно развиваются, вновь формируются органы и функции, прямо или косвенно порождаемые паразитизмом.
«Каждый прогресс в органическом развитии является вместе с тем регрессом, ибо он закрепляет одностороннее развитие и исключает возможность развития во многих других направлениях», — заметил Ф.Энгельс. Он указал также: «Приспособление к паразитической жизни всегда регресс». Именно это и наблюдается у амазонок Полиергус, у кровавых сангвинеа и других муравьёв, повадки, а часто и строение которых свидетельствуют, как сильно они вырождены, скольких важных свойств и способностей лишил их паразитической образ жизни.
И вот снова мы видим, как пример общественных насекомых приоткрывает перед нами некоторые основные законы развития органического мира. В той биологической целостности, в том организме организмов, которые представляет семья пчёл или муравьёв, все жизненные процессы протекают будто под фантастической лупой пространства и времени. Здесь можно воочию наблюдать в других случаях невидимое, расчленять слитное, обнаруживать движение в том, что выглядит обычно неподвижным. Изложенная в этой книге история открытия эффекта группы (он был впервые прослежен, как мы уже знаем, именно на муравьях) достаточно говорит о том, какие возможности для глубокого видения природных закономерностей открывает изучение семьи общественных насекомых. Тот же пример проливает, как мы убедились, свет и на многие загадки наследственности.
Сейчас перед лицом таких фактов, как биологические образования, вырастающие из соединения разных видов, пожалуй, можно ещё больше укрепиться в мысли, что не столько кровное родство особей, сколько связывающий их обмен сплачивает массу насекомых в реальное единство, в особого рода органическую целостность.
Сходную целостность можно обнаружить и в так называемых смешанных гнёздах, где никакого паразитизма нет, где самки двух видов и их потомство вопреки видовым различиям мирно сосуществуют, не губя, не вытесняя, но, наоборот, поддерживая и дополняя, даже в разных планах взаимообслуживая друг друга. Семьи в подобных муравейниках могут сливаться, согласованно расти и развиваться, но воспроизводятся и размножаются раздельно и в чистоте.
Мы уже отчасти знакомы с аналогичными явлениями по историям муравьёв и тлей, муравьёв и кокцид и прочих. Это «симбиоз — мирная ассоциация, основанная на взаимной пользе», — как разъяснял К.А.Тимирязев в лекции «Растение сфинкс». И он добавлял: «Нам так прожужжали уши словом борьба, к тому же понимаемом совершенно превратно, в самом грубом, узком смысле, что как-то особенно приятно остановиться мыслью на этом мирном уголке природы, где два бессознательных существа подают пример разумного союза, направленного к обоюдной пользе».
В рассказе о гнёздах муравьёв мельком упоминались катакомбы, сооружаемые листорезами. В Старом Свете — в Европе, Азии, Африке — листорезов нет. Американские же листорезы, живущие на юге Северной и на севере Южной Америки, представлены двумя большими родами: Атта и Акромирмекс. Они образуют огромные семьи со множеством форм от самых крохотных (так называемые «минимы») до сантиметровых у Акромирмекс и даже полуторасантиметровых у Атта. В семьях листорезов функции разных особей весьма дробно специализированы, система фуражировки совершенна, оборона гнезда образцова. На листорезах особенно отчётливо прослеживается действие эффекта группы, изоляцию они переносят хуже, чем любые другие муравьи. Это легко объяснимо: обмен кормом в их семьях протекает весьма бурно.
Общий план и детали устройства подземных лабиринтов, сооружаемых листорезами, долго оставались неизвестными. Но вот под большим давлением несколько гнёзд залили быстросхватывающим цементом и выяснили, что все камеры и полости связаны между собой образующими трёхмерную паутину коридорами и ходами: по форме — круглыми или овальными, по направлению — вертикальными или косыми. Сетями ходов и камер, расположенных в 20, 30, 40 этажей на глубину до 5-б метров, охвачены десятки кубометров грунта. Внешние контуры всего сооружения напоминают неправильный овал, яйцо, поставленное тупым концом кверху. Примерно в центре спрятаны и, значит, надёжнее всего защищены камеры с самкой. Отсюда тянутся ходы к другим, размещённым более тесно камерам с пакетами яиц и личинок, а также к складам с куколками. Эта часть гнезда, заполненная подрастающими поколениями, сравнительно невелика. От неё разбегаются ходы к многочисленным, но разбросанным реже и более объёмистым — они достигают 30 сантиметров в ширину и 20 в высоту — нишам, в которых зреет пища листорезов. Внешняя кормовая сфера облегает сердцевину с расплодом, подобно белку, окружающему в яйце желток с зародышем.
Наземная часть гнезда производит на первый взгляд совершенно хаотическое впечатление. К нему ведёт множество тропинок, они тянутся иной раз на сотни метров и нередко так широки, что способны сбить с толку заблудившегося в лесу человека. На этих дочиста вытоптанных в траве дорожках видны два потока. Из гнезда выбегают муравьи с мусором, они сбрасывают его подальше, в стороне и возвращаются порожнем. Мусор удаляется из муравейника беспрерывно.
Дождь может прервать работу, но только погода улучшится, и вновь появятся цепи носильщиков. Очисткой гнезда заняты не какие-то определённые муравьи, а любые: сейчас они волокут мусор, а через какое-то время их можно увидеть среди тех, что бегут из гнезда налегке; это — фуражиры. Они отправляются в походы, подчиняясь чувству времени и, однажды выйдя, действуют дальше, как заведённые.
Чувство времени, сезонный и суточный ритм у этих муравьёв необычайно развиты. Когда профессор Вильгельм Гетч привёз из Аргентины несколько семей листорезов, те долго ещё жили в искусственных гнёздах его лаборатории в Европе по южноамериканскому календарю и часам, путая осень с весной, зиму с летом, утро с вечером.