Это звучит, спору нет, учёно, но объясняет ли что-нибудь по существу? А ведь земля вокруг муравейников изрыта многочисленными ходами, разрыхлена, увлажняется и аэрируется — дышит совсем не так, как слежавшийся плотный грунт подальше.
Земля удобрена отбросами жизнедеятельности муравьёв, она значительно менее кислая. Разве всё это не должно влиять на состав растений муравьиной плантации? Не потому ли и на Арчекасской гряде муравейники обросли подмаренником, который вне муравейников здесь не водится? И не по этой ли причине гнёзда черноголового Формика уралензис окружены таволгой-спиреей, а холмики Формика иигриканс покрыты полынью или злаками, которые скрепляют постройку, защищают её от ветра и ливней?
Пора, однако, сделать важное дополнение ко всем рассказам о муравьиной жизни, пора напомнить, что на каждый процесс, протекающий в муравейнике, действуют одновременно другие; в каждое явление вплетаются перекрещивающиеся, встречные, касательные или сторонние для него, в каждом необходимое так или иначе сплетается со случайным. Вот почему среди стягивающихся к гнезду жнецов с зерном всегда можно видеть фуражиров, крепко зажавших жвалами несъедобные щепки, комочки почвы, пустые ракушки.
Среди тех, что доставляют строительные материалы, обязательно попадается сколько-то бегущих порожняком. Да и всё, о чём выше рассказывалось: и шитые гнёзда Экофилла, и грибные сады листорезов, и начиняемые теплом кучи Формика, и подземные зерновые склады жнецов — во всём этом норма и правило пробиваются в конечном счёте вопреки отклонениям. На каждом шагу вновь и вновь настойчиво напоминает природа о том, как относительна всегда целесообразность органических устройств и приспособлений, о том, что закономерность с необходимостью рождается как производное органической целостности и единства живой, развивающейся муравьиной семьи.
Одна за другой прошли перед нами картины жизненного уклада различных муравьёв. И каждая по-своему подтверждала реальность семьи, многообразно проявляющуюся то тугим связующим узлом, то лишь неясно ограниченным полем центростремительных и центробежных сил, рождаемых контактами, нервными импульсами, обменом веществ. Семья бывает ничтожно жалкой или огромной, её составляют всего десяток-другой насекомых или многие сотни тысяч особей; часть их систематически отделяется от целого и уходит иной раз за сотни метров и всё же обязательно возвращается к незримо сдерживающему всех центру, вокруг которого кишмя кишит живое муравьиное месиво.
Муравьи в таком месиве не обязательно одного вида: мы знаем это уже из рассказа об охоте на куколок. Но, кроме случаев временного или постоянного, частичного или полного паразитизма, когда разные виды объединены общим обменом веществ, муравьи разных видов могут обитать в одном гнезде и тем не менее врозь, бок о бок, но каждый сам по себе.
Пример такого сожительства являет гнездо, оно называется сложным, в котором два разных муравейника, переплетаясь ходами и камерами, дают кров двум разным семьям. Они друг от друга независимы: каждая сама для себя собирает корм, отдельно воспитывает потомство. Потребности обоих видов настолько несхожи, что они друг другу не мешают. Совместно обитая и постоянно встречаясь, они в то же время как бы не соприкасаются; физически связанные, они физиологически обособлены. Но есть ещё и смешанные гнёзда, где живут виды муравьёв, которым сходные повадки дают возможность сообща воспитывать яйца, личинок, куколок или вести строительные операции, или заготовлять корм, или обороняться от врагов, или переселяться.
Подлинный характер отношений определяет мера активности соседей: стоит одному действовать с прохладцей, и взаимопомощь на поверку оказывается паразитизмом. Вблизи крупного муравейника жнецов поселяется, например, Доримирмекс пирамикус. Их маленьким семейкам здесь спокойно: жнецы просто не замечают чужаков, уютно устроившихся на готовом, хорошо прогреваемом и чистом месте. Это ещё не всё. Подобно сопровождающей акул мелкой рыбёшке, кормящейся остатками с акульего стола, или подобно пичужкам, которые добывают себе пропитание в разверстой пасти крокодила, муравьи Доримирмекс извлекают из соседства и другую пользу: они подбирают части тела насекомых, стаскиваемые жнецами наряду с обычным зерновым кормом и брошенные вблизи гнезда.
Мелкие муравьи Лептоторакс свободно разгуливают по ходам и камерам гнезда чуть не вдвое больших по размеру Мирмика, а встречаясь с хозяевами, усердно поглаживают и облизывают их спины и головы, в ответ на что получают капельки отрыгиваемой для них пищи. Точно так же блестящий и — подчеркнём это — тоже малютка муравей Формикоксенус нитидулус обитает не возле, а внутри гнёзд Формика — в стенках и перегородках ходов и камер. Расплод Формикоксенусов помещается в гладко выточенных нишах, а ведущие к нишам коридоры настолько тесны и узки, что ими никак не могут пользоваться в несколько раз более крупные Формика. Муравьи-малютки сами по себе, отдельно от Формика, не живут, и если те покидают старое гнездо и переселяются, то за ними следуют и слепые Формикоксенусы. Сходным образом и крошка муравей Соленопсис фугакс живёт в гнёздах Формика фуска. Тоже и махонькие Кидрис, гнездящиеся в муравейниках тропических Струмигенис. Подробно изучивший в Новой Гвинее эту пару Уильям Броун утверждает, что Кидрис отдельно от Струмигенис и не встречаются, а сообща они живут слитно, самки — вместе, количество рабочих в гнезде примерно одинаковое.
Феидоле, обитающие в муравейнике жнецов, кормятся не отходами с хозяйской кухни, а зерном, которое не устают таскать из подземных закромов. Воришки действуют безнаказанно; они так юрки, что жнецам за ними не угнаться, и так малы, что их узкие ходы неприступны для хозяев. Не удовлетворяясь зерном жнецов, Феидоле похищают также их яйца и личинок и время от времени подкрепляют ими свои силы.
Чем мельче рабочие муравьи таких видов, тем удачливее грабят они хозяев и тем чаще кормят и сильнее раскармливают уворованным своих самок.
Не следует думать, что муравьиное гнездо, как кишащая жизнью экологическая ниша, представляет собою некое из ряда вон выходящее явление. В норе любого зверя, в гнезде любой птицы зоолог, ботаник без труда обнаруживают характерную флору и фауну, свою свиту членистоногих, простейших, грибов. Живое, в сущности, всюду, но в гнёздах настой его, как правило, плотнее и гуще. Наглядно убедиться в этом помогает пример бесчисленных немуравьиных обитателей муравейника.
В погожий летний день приподнимем в саду или на пустыре плашмя лежащий камень-плитняк, под которым устроено гнездо каких-нибудь муравьёв. Земля под камнем тёплая, сырая. Не дольше мгновения длится замешательство, овладевшее всем, что есть живого под камнем. Вспугнутые светом солнечных лучей и жаром сухого воздуха муравьи исчезают, скрываясь в щелях и трещинах почвы. Следом уползают слизнячки и неуклюжие серые мокрицы, скользят гибкие уховёртки и многоножки, бегут разномастные жучки.
Какие-то букашки замирают на месте, втянув голову и поджав под себя все шесть ножек и усики. При этом они сразу теряют облик насекомого и, превратившись в бесформенный комочек, сливаются с землёй, на которой лежат. Могут пройти часы, прежде чем комочек проявит признаки жизни: боязливо отогнёт усики, осторожно вытянет головку. Иногда только наступление сумерек оживляет этих притворяшек, под покровом ночи они бесследно исчезают. Всех членистоногих, обитающих в муравейниках или возле них, называют мирмекофилами — любителями муравьёв.
В 1844 году было зарегистрировано около 300 таких любителей, к 1874 году — около 600, в 1894 году — примерно 1200, в начале нынешнего века — больше 2 тысяч. Теперь их, кажется, даже перестали учитывать.