С каждой минутой на их дороге собирается всё больше фуражиров, бежавших из гнезда и возвращавшихся с грузом. Они накапливаются перед невидимым препятствием, не в силах ни преодолеть, ни обойти его. Некоторые, дойдя до какой-то черты, встают на задние ножки и угрожающе раскрывают челюсти. Другие простирают вперёд усики, как бы проверяя, насколько высока преграда на их пути. В конце концов муравьи с правого и левого отрезка дороги полностью восстановят движение, однако это произойдёт не скоро.
После того как Д.Леббок и А.Форель впервые описали реакцию фулигинозусов на перечёркнутую пальцем линию трассы, это явление наблюдали многие, в числе других и А.Бете. Но теперь опыт несколько усложнили.
Отрезок муравьиной дороги, давно освоенной обитателями подопытного гнезда, прикрыт тремя одинаковыми дощечками. Движение на дороге сразу прерывается, а переполошившиеся муравьи скапливаются на внешних концах настила, облепляя их, подобно металлическим опилкам на магнитных полюсах. Но только здесь опилки живые — мечутся, снуют. Когда движение восстановилось и цепи сборщиков потянулись по настилу, в его устройство вносят небольшое изменение: первую и третью дощечки меняют местами. Перемена опять вызывает переполох — правда, уже не столь длительный. Теперь движение вторично восстанавливается, и настил снова перемащивают. На этот раз изменение касается одной средней дощечки: её оставляют на старом месте, но только переворачивают.
Вновь движение прерывается, и масса муравьёв скапливается по краям невидимой преграды. И опять настил похож на пластинку магнита с железными опилками; но только собираются эти живые опилки не как в первых двух пробах, а у границ средней дощечки.
Основываясь на результатах опытов с дощечками, А.Бете делает смелый вывод: он предполагает, что муравьи, двигаясь по дорогам вне гнезда, различают правый и левый след своих фуражиров и по запаху тропы распознают, куда ведёт дорога: к гнезду или от него. Так многие специалисты и считали. Но знакомый нам по этой книге профессор Реми Шовен не согласился с тем, что запах следов содержит информацию о направлении.
«Если, — доказывал Р.Шовен, — взять с тропы муравья, бегущего в гнездо, и выпустить его на той же дороге, но дальше — всё равно где, можно увидеть, что он продолжает путь в том именно направлении, какое ему придано. Фуражира с грузом можно заставить удаляться от гнезда, таким же образом вышедшего за кормом преждевременно вернуть домой». Одного этого достаточно, чтоб развенчать старую теорию. Но как тогда объяснить наблюдения Бете?
Исследователю пришлось не раз повторить его опыты. Вопрос значительно прояснился, когда среднюю дощечку заменили диском, свободно вращающимся над концами первой и третьей дощечек. Поворачивая диск, можно легко перемещать муравьиный след, разрывая его, а если повернуть диск на 180°, то след, полностью изменив направление, останется всё же сплошным. Именно при повороте на 180° движение муравьёв совсем не приостанавливалось. «Трудно устроить, — писал Шовен впоследствии, — чтобы перемещаемые по схеме Бете дощечки лежали достаточно плотно.
Край одной дощечки почти всегда немного отставал от края другой. А это-то, видимо, и завораживало муравьёв. Они неизменно останавливаются и оживлённо ощупывают усиками ту часть дощечки, на которой нет пахучего следа. Зато как только препятствие преодолено, муравьи легко бегут по дощечке, независимо от того, в обычном или необычном положении она находится».
Значит, не само по себе перемещение дощечки, а только нарушение непрерывности ароматного следа вызывает беспокойство муравьёв. Так была похоронена гипотеза об ориентирующем запахе следов на муравьиной тропе и родилась другая: тропа, как рельсы, несут на себе вагоны, но не влияют на направление движения. Если рельсовый путь разрушен, движение прерывается, а когда он в порядке, муравьи бесперебойно добираются до источника корма и отсюда, гружёные, тем же путём спешат домой.
Действительно, фуражиры, перехваченные в дороге и снова выпущенные на свою тропу, бегут в направлении, которое им придано, сохраняя взятый курс, пока за ними удаётся следить, то есть по крайней мере на протяжении метра-полутора. Но что, если попытаться продлить наблюдение за насекомыми?
Вот муравейник. От него расходится несколько троп, в том числе одна — на восток, вторая — на запад. По восточной спешит, возвращаясь домой, нагруженный кормом фуражир. Его перехватывают и в том же положении выпускают на другом участке восточной тропы; он продолжает путь как ни в чём не бывало. Он точно так же побежит, если перенести его с восточной тропы на западную, хотя теперь будет не приближаться к гнезду, а удаляться от него. Ну, а если выпускать муравья не в старом направлении, а в обратном, повернув головой на 180°? Метра полтора-два он действительно бежит заданным курсом, но потом, будто спохватившись, сам поворачивает и решительно возвращается. Выпущенный на восточную тропу, он в конце концов повернёт к гнезду, а перенесённый на западную и повернутый к тому же на 180°, будет сначала приближаться к дому, но затем изменит курс и станет отдаляться от цели. Таким образом, поведение Лазиус фулигинозус, в свою очередь, поставило целую серию вопросов. В них помогли разобраться опыты с хорошо видящими Формика, на которых душистые вехи действуют много слабее, чем зрительные.
Доктора Рудольфа Яндера занимала роль зрения в ориентировке красных лесных муравьёв вне гнезда. Он обнаружил здесь невообразимые вещи. Под наблюдением Р.Яндера заснят документальный фильм, показавший на широком экране арену-мирмекодром и целую «труппу» меченых рабочих муравьёв. У них совсем маленькая, как сказали бы актёры, проходная роль: каждый должен выйти на арену и, взяв из плошки в центре куколку, унести её в гнездо. Действие, казалось, лишено волнующих эпизодов, а вот смотрят картину не переводя дыхания, зрительный зал то и дело взрывается аплодисментами.
В первом действии, кроме муравьёв Формика, участвует электролампа, в прямом смысле слова блестяще, ослепительно исполняющая роль самого солнца. Арена со всех сторон окружена чёрной светопоглощающей восьмиугольной ширмой, дно её усыпано мельчайшим ровно укатанным светлым песком. Никаких заметных наземных вех нигде нет. Так лабораторная обстановка с подчёркнутой условностью воспроизводит яркий солнечный день, когда ни одно облачко не скрывает от муравьёв их главную путеводную звезду.
И вот из хода, связывающего мирмекодром с гнездом, выбегают фуражиры. Они рыщут по арене, обнаруживают плошку с куколками, берут в жвалы по одной и устремляются обратно, к лазу в гнездо, скрытому под стенкой восьмиугольника, чуть слева от лампы-солнца. Этот световой ориентир, как маяк, указывает путь муравьям, и они начинают довольно быстро находить крошечный, не многим шире рабочего, ход в гнездо. Безошибочно подбегая к нему, фуражир с куколкой исчезает. Через мгновение тот же муравей — все они похожи как бусинки, но каждого нетрудно опознать по личной метке — вновь выбегает на арену, спешит к плошке, хватает жвалами куколку, несётся с ней к лазу. Но тут лампа-солнце гаснет, и одновременно с противоположной стороны вспыхивает другая — как бы её дублер. Только что бежавший сломя голову муравей с куколкой в жвалах останавливается, не дольше мгновения топчется на месте, круто поворачивает, устремляясь на обманчивый теперь зов света.
Именно тут, когда на экране показан муравей, мечущийся в поисках хода в гнездо совсем не там, где он скрыт, именно тут и раздаются первые аплодисменты.
Наконец фальшивое солнце гаснет и вновь вспыхивает настоящее. Вся масса сбитых было с толку муравьёв устремляется опять в верном направлении и кучкой собирается у лаза. Толкаясь, они спешат со своим драгоценным грузом к входу, торопятся проникнуть в гнездо. Тут аплодисменты вспыхивают с новой силой.
На этом первое действие кончается. К слову сказать, оно прошло благополучно только благодаря охладительному заграждению, которым оборудованы лампы, играющие роль солнца. Без таких прозрачных щитов жар, излучаемый ими, за несколько секунд убивает муравьёв, и они погибают на арене, так и не успев открыть свою тайну — свою способность использовать источник света как сигнал маяка.