Перепутавшиеся в основании и кое-где соприкасающиеся верхушками широкие листовые пластинки осоки — это здесь кормовое угодье, операционный плацдарм. Муравьи охотятся и промышляют не только на ближних к гнезду участках, но и дальше, ловко пробираясь, как по висячим мостам, вдоль плетей и побегов болотной клюквы.
— Насколько я понимаю, у них всегда мокрые ноги, — заметил натуралист, описывая образ жизни открытой им формы.
И вдруг вторая, ещё большая неожиданность: ни на кого своим поведением не похожих болотных муравьёв нельзя рассматривать ни как новое подсемейство, ни как новый род, ни как новый вид! Строителями свайных поселений оказались давно известные Формика пицеа. Прежде считалось, что они обитают лишь в горно-степных каменистых районах да изредка встречаются под камнями на холмах, в дубовых лесах.
Несколько виднейших знатоков — классиков муравьеведения специально выехали в Данию, в район Копенгагена, на место происшествия. Один из опубликованных отчётов о поездке начинается так: «Это совершенно невероятно, но я сам всё видел…».
Впрочем, взбудоражившее мирмекологов событие не было беспрецедентным. Приходится заметить, что в науке, как и в обыденной жизни, новые факты и явления не всегда обращают на себя внимание с первого раза. За много лет до открытия свайных поселений муравьёв в Дании русский исследователь В.А.Караваев специальной статьей отметил опубликованное в русской печати сообщение о муравейниках, обнаруженных на болоте близ Обдорска в Тобольской губернии. Позднее болотные гнездования того же, что в Дании, вида Формика пицеа были зарегистрированы в Эстонии, в Подмосковье, на Дальнем Востоке.
Итак, вид, приуроченный к сухим горно-степным местам, оказался в разных районах планеты обитателем болот. Но как появились на болотах муравьи, которые сушат на солнце подрезанные листья, а затем прикрывают ими основания стеблей осоки, заготовляют высохшие плети сфагнума, чтобы сплетать и склеивать купола? Откуда взялись у них сборщики корма, которые, держа добычу жвалами, поднимаются и опускаются по стеблям трав, бегут вдоль плетей над болотной водой? Видимо, в достаточно различных условиях живое способно бывает развиваться поразительно неодинаково, образуя до неузнаваемости различные формы. Пример многих муравьёв особенно отчётливо и убедительно подтверждает это.
Семьи одного и того же вида, свезённые из нескольких зон в одно место, отчётливо сохраняют в течение какого-то времени в потомстве отличия географических рас. И в то же время именно на муравьях проведены опыты, в которых родные сёстры, различно содержавшиеся в одной и той же лаборатории, дали вскоре потомство, о котором исследователь, не колеблясь, сказал: «Серьёзный систематик обязательно отнёс бы их к разным видам!».
В природе такие сходства и различия наблюдаются иной раз чаще, чем в лаборатории. Они могут возникать и в результате особых причин Приведём один классический пример из растениеводческой практики. Выдающийся создатель новых растительных форм И.В.Мичурин в своё время обнаружил в потомстве от скрещивания двух видов лилии форму, отличавшуюся свойствами, которых не было ни у одного из родителей и вообще ни у каких лилий никогда не существовало. Цветок гибрида имел крупные пёстрые лепестки невиданного у лилии колера и небывалый у лилии фиалковый запах; широкие полоски, выросшие на стебле, прикрывая луковицу, защищали её от сбегающей сверху во время дождя воды. Об этом случае И.В.Мичурин сделал в своём дневнике наблюдений специальную запись, подчеркнув «замечательное явление в приспособлении растения к условиям существования, в борьбе с условиями отрицательного свойства в отношении более здорового развития». Именно по поводу фиалковой лилии И.В.Мичурин писал, что здесь «явление приспособления вырабатывалось не постепенно, путём естественного подбора, как это трактуется в теории Дарвина, а сразу в одном поколении».
Такая многогранность приспособления, такие разносторонние новые черты могут появляться не только в мире растений и возникать не только в устройстве, но и в типичных реакциях на внешние воздействия. В частности, муравьи Формика пицеа, обнаруженные на болотах Дальнего Востока — в Амурской области, в сердце Сибири — вблизи Обдорска и в районе Копенгагена — в Дании, как удостоверили всесторонне изучившие их специалисты, сами по себе, с внешней стороны нисколько не изменились. И только в поведении особей и семьи как целого проявлялись неизвестные дотоле свойства и отличия. Они тоже дают право считать, что видовые признаки и свойства меняются не обязательно в результате длительно накапливаемых воздействий.
Разумеется, не всё способно жить где попало, но уж если живёт, не трудно заметить, что внешние условия неизбежно накладывают печать на разные стороны его жизнедеятельности.
Новые свойства какого-нибудь Фараонова муравья, обитающего ныне в человеческом жилье, несоизмеримо моложе любого из свойств, присущих потомкам тех ископаемых муравьёв, муравьёв из янтаря, чей возраст определяется сейчас в 30-50 миллионов лет. И всё же в поведении всех особей раскрывается такая многогранная слаженность действий, такая отшлифованная целесообразность реакций, в какой до сих пор привыкли видеть только конечное произведение многомиллионолетнего естественного отбора, венец бесконечно медленного и постепенного накопления счастливых случайностей. Но почему думать, что особенности строения и поведения муравьёв в туркменских Кара-Кумах или в алжирской Сахаре сложились в принципе иначе, чем отличия болотных Формика? Обязательно ли требовались целые геологические эпохи, чтобы приучить муравьёв не покидать гнездо в часы, когда песок пустыни слишком накалён?
И обязательно ли миллионы лет должны были формироваться такие свойства пустынных муравьёв, как умение взбираться в жаркую пору на стволы деревьев, или закрывать вход в гнездо на день, или уходить глубже в почву? Но, может быть, миллионы лет не потребовались и для того, чтобы пустынный фаэтончик стал быстрее всех бегущим по дорогам, или для того, чтобы на голени пустынных муравьёв появились описанные В.Вилером длинные щетинки, действительно неоценимые для обитателей пыльных песков как аппарат для чистки усиков и ног?
Если бы естественный отбор был не больше, чем сито, то им отбирались и сохранялись бы лишь крупицы наиболее приспособленного из массы уже появившегося, существующего. Тогда самое возникновение и даже совершенствование новых отличий строения или поведения оставались бы необъяснимой загадкой. Но, может быть, действительно новое, качественно новое никогда вовсе и не появляется? Может быть, все изменения укладываются в рамки количественных: больший или меньший прирост, большая или меньшая утрата чего-то, относительное его смещение в ту или иную сторону — и только?
Нет, это не так. И лучшим тому свидетельством служит муравьиная семья, семейный образ жизни муравьёв. Ни в каком из родов всех подразделений семейства — ни в самых простых, ни в наиболее совершенных — по сей день не известен ни единый вид, который жил бы иначе, чем семьёй, семейной общиной. У одних семьи насчитывают десятки и сотни тысяч особей, у других семьи совсем небольшие, всего из одной-двух дюжин муравьёв; но одиночно живущего муравья на всей нашей планете не только сейчас нет, но, насколько можно судить, основываясь на данных палеоэнтомологии, и не было. Во всяком случае, даже ископаемые муравьи были уже общественными. Но раз среди муравьёв нет и не было одиночно живущих видов, то, разумеется, никак не могло иметь места такое постепенное усложнение материнского инстинкта, которое привело к возникновению семьи.
Здесь при всех условиях неизбежен был более или менее отчётливый перерыв постепенности, знаменующий начало муравьиной семьи, рождение первых чудес той её слаженности, которая так восхищает и поражает каждого. А ведь теперь мы знаем, что именно благодаря своей семье смогли муравьи покрыть чуть не всю Землю, проникнуть в леса, степи, пустыни, взобраться на горы и спуститься в долины, распространиться как в безлюдных топях, так и в самых многолюдных городах, всюду выделяясь среди других насекомых богатством видов, их численностью, долговечностью жизни особей, неописуемым многообразием форм приспособленности и межвидовых взаимоотношений.