— А что с тем, что пырнул полицмейстера?
— Шеремет его шашкой рубанул, голову ему рассёк. Помер. До эшафота не донесли. Не пришлось повесить.
Было чувство удовлетворения, что полицмейстер получил от смертника рану.
— Гад, век будет помнить.
Как-то невольно втягивался в общетюремную оценку события: гад получил своё. Молодчага парень, хорошую память оставил по себе. Это событие долго волновало тюрьму. В конце концов забылось, как проходили и забывались сотни событий, заслоняемые другими.
Булычёв опять появился. Но известий о себе никаких не подавал. Спешно очищали новосекретную. Уголовных переводили в общую камеру.
— Что это за переселение? — спросил я надзирателя.
— Большую партию политических преступников ждут…
— Откуда?
— С Верхоленского, кажется… Бунтовали там, что ли… У меня стало закрадываться подозрение, не Булычёва ли это работа. «Обработка» жандармов, внезапное исчезновение, такое же таинственное возвращение и, наконец, его подозрительное молчание… Провокатор?..
Холод прошёл по коже, как будто опасная ядовитая змея появилась где-то рядом…
Мои подозрения оправдались: в этот же день привели в тюрьму весь состав сибирско-восточной боевой дружины во главе с бывшим студентом Киевского университета — эсером Евгением Пославским.
Шевелёва в связи с наплывом новых заключённых опять перевели ко мне, и мы с ним вдвоём продолжали нашу борьбу с администрацией.
Однажды из камеры Булычёва послышался стук. Я отодвинул парашу и спросил, кто стучит.
— Это я, Булычёв… Хотелось бы с вами поговорить. Разрешите?
Говорить с провокатором, зная о его предательстве, дело весьма трудное. Я отошёл от трубы и, остановившись перед Шевелёвым, проговорил:
— Булычёв поговорить хочет. Как поступить?
— А ну его, гада! Со всякой сволочью говорить…
Я, однако, решил к этому событию отнестись иначе. Что может сказать провокатор? С пустяками не полезет. Я всё-таки поговорю с ним…
Я постучал Булычёву. Он сейчас же подошёл к трубе.
— Вы согласны выслушать меня? — спросил он сдавленным голосом.
— Говорите. Слушаю.
— Вас наверное поразило, как это такой активный и энергичный человек, оказавший вооружённое сопротивление полиции при аресте, один из активнейших организаторов боевой дружины, мог оказаться предателем… Помните, я вам говорил: чтобы знать, чего мы хотим, нужно знать психологию участников организации. Мы все, участники организации, — люди не кропотливой партийной работы, а люди боевых действий; будничная жизнь нас тяготит, тяготит всё повседневное, неяркое. Если правильнее выразиться, мы любим романтику жизни и не любим её будней. Я участник московского восстания, и участник активный, чудом уцелевший от расстрела, все последующие годы жил мечтой об этом грозном и ярком восстании…
Ссылка сильно пошатнула мой героизм. Политическая и психологическая обстановка ссылки были далеко не романтичны, и я, если можно так выразиться, разлагался в этой обстановке. Идея создания боевой дружины встряхнула: меня; я, не считаясь с тем, что из этого может выйти, с головой окунулся в новую работу. Я с неимоверной энергией организовывал налёты на почту, выступал на собраниях крестьян, вербовал их в ваши ряды. Одним словом, развивал самую бешеную энергию… Когда меня окружила полиция, у меня и в мыслях не было струсить, — я сейчас же вступил в перестрелку и двумя пулями уложил урядника и помощника пристава, ранил полицейского; остальные разбежались. На их же лошадях я и уехал, но, будучи сам ранен, ослабел и заехал к одному крестьянину. Лошадей повернул обратно и отпустил. Меня у крестьянина и взяли… Как видите, человек я не трусливый… А всё-таки почему я пошёл на предательство? Тяжело это объяснить, да вы, пожалуй, и не поверите… Впрочем, всё равно. Когда меня привезли к жандармам, героизма во мне уже не было, он как бы вытек с моей кровью. За сутки, проведённые мной в жандармской каталажке, я многое передумал. Здесь я только понял всю ничтожность и ненужность нашего выступления. Мы — кучка издёргавшихся романтиков — вздумали поднять на восстание сибирского мужика да ещё посредством действий боевой дружины, — ведь это же чушь, и за эту-то вот чушь я должен помереть…
И вот ещё до предложения жандармов я решил купить себе жизнь любой ценой. Когда полковник предложил мне раскрыть нашу организацию, ему и не пришлось особенно уговаривать. Когда я с вами беседовал в первый раз, я был уже предателем… Потом я поехал с жандармами и с отрядом казаков в Манзурку, раскрыл все наши базы, а жандармы по моему списку арестовали всех участников организации… Вот и всё… А зачем я рассказал это?.. Да так, чтобы все вы знали, почему я это сделал… На этом я своё предательство закончил, — так и жандармам заявил. Петли избежал. Романтики нет… Буду влачить своё предательское состояние… А может, когда-нибудь покончу с собой… Вот и всё…