Состав четырнадцатой по политическому и партийному составу был пёстрый. Самая большая партийная группа были эсеры, участники боевых дружин, участники разных восстаний и получившие каторгу за террористические акты; за ними шла группа разного толка анархистов; дальше шли пепеэсовцы, меньшевики; группа беспартийных участников восстаний и группа большевиков — четыре человека. Проминский Леонид, имевший бессрочную каторгу, Рогов Алексей, имевший восемь лет каторги, Петерсон, участник восстаний, и я, имевший двадцать лет каторги, — вот и вся группа большевиков, сосредоточенная в четырнадцатой к моему приходу.
Проминский, сын польского социал-демократа, за лодзинскую стачку сосланный в Сибирь, весьма нетерпимо относился к пепеэсовцам, заражённым националистическим духом. «Панские прихвостни», так резко отзывался он о них; поляки Проминского, в свою очередь, не любили и третировали его. Пройдя суровую рабочую школу, получив первые зарядки от большевиков, попадая, как революционер, в бесконечные переделки и попав, наконец, на каторгу, он остался и там упорным большевиком. Проминский был вспыльчив, мог наговорить грубостей, но имел мягкий и уживчивый характер.
Рогов Алексей был другого типа: это был большевик, неутомимый агитатор, высокий, худой, как мумия, почерневший от курения, он жил только рабочими и партийными вопросами. Во время вспыхивающих дискуссий он с непреклонной непримиримостью наседал на меньшевиков и эсеров, беспощадно вскрывая их мелкобуржуазную сущность. Проминский в такие моменты сиял и подсказывал:
— Так их, Алёша, сдери, сдери с них шкурочку-то…
Петерсон вёл себя тихо и редко ввязывался в споры.
Я включился в большевистскую группу.
Из меньшевиков самыми злостными были двое: Кунин, рабочий-кожевник, и Чаплинский, тоже рабочий. Если интеллигенты-меньшевики в спорах старались сгладить заострённые углы и стремились к какому-либо компромиссному заключению, особенно так называемые «интернационалисты», то Кунин и Чаплинский были непримиримы: они считали себя «ортодоксами», а меньшевизм был содержанием всего их мировоззрении.
Кунин, маленький ростом, крепкий, с маленькой круглой головой, рано начавший лысеть, южанин; он говорил подолгу и без запинки, во время речи размахивал руками и беспрестанно кивал головой, читал много, говорил книжно и скучно.
— Эх, как его разбирает, точно патоку льёт. — Не выдерживал его речи Проминский.
Ещё более скучным и нетерпимым был Чаплинский. У него болели ноги, и когда он ходил по камере, то получалось впечатление, что они очень некрепко привязаны к его туловищу верёвочками. Чаплинский в спорах всегда яд своих речей направлял против большевиков, называя нас «бланкистами», считая этот термин уничтожающим для большевиков. «Интернационалистов» Чаплинский считал оппортунистами, прикрывающимися фиговым листком.
Чаплинский характеризовал себя непримиримым меньшевиком и впоследствии ярым оборонцем, с этим и в ссылку ушёл, однако Октябрьская революция сломила его непримиримость, и он включился в ряды большевиков.
Когда в централ пришёл Церетели, его тоже посадили в четырнадцатую камеру, но скоро он перешёл в третью камеру, где помещался один из эсеровских лидеров — Гоц.
В этой камере сидело много матросов и рабочих, которые никакой материальной помощи ниоткуда не получали кроме, грошей из общей коллективной кассы. Это была подлинная «голытьба»…
Церетели на своё имя получал много посылок и денег и заявлял, что всё это получается исключительно для него. Поэтому он всё получаемое использовал только для себя.
Гоц был компаньоном чайной фирмы «Высоцкий и Ко» и поэтому тоже получал много всякой снеди и денег.
Так, они имели бочонками сливочное масло; ящиками получали сыр, копчёную колбасу, консервы, сахар и т. д. Всё это они пожирали сами и частью снабжали своих личных друзей.
«Голытьба», видя, как «вожди русской революции» обжираются, возмущалась. Четырнадцатая камера потребовала, чтобы Гоц и Церетели распределяли получаемые продукты между всеми членами третьей камеры или убрались со своей снедью в одиночки — там наедине и обжирайтесь, а не дразните голодных людей. Однако они не согласились распределять продукты среди всех членов камеры:
— Мы больные, и нам требуется усиленное питание, — заявили они, и предпочли оба уйти в одиночки, где и просидели до окончания своих сроков, безраздельно пользуясь получаемыми благами.
Третьим из активных меньшевиков четырнадцатой камеры был Пестун Хаим; интеллигент, причислявший себя к «интернационалистам», возле него группировалось ещё несколько человек, также называвших себя «интернационалистами». В дискуссиях эта группа играла самую жалкую роль, болтаясь с одной теоретической позиции на другую. Самой крупной и теоретически сильной была группа эсеров. Она была представлена Лагуновым, инженером, стрелявшим в начальника аккатуйской каторги Высоцкого; Окуневым, инженером, военным, судившимся за военную организацию во Владивостоке; студентами Пославским, Потехиным и Файнбергом: вокруг них группировалась солидная группа рядовых.