Вот с этой основной группой четырнадцатой камеры у нас и происходили бои, как только появлялись в камере новые журналы. Теоретическим вождём нашей труппы в этих дискуссиях был Алексей Рогов; я, Проминский и Петерсон били прямыми и грубыми ударами, что чрезвычайно нервировало наших противников, особенно свирепели в этих дискуссиях Потехин и Файнберг. Файнберг не выносил вообще нашего «топорного» языка, а Потехин понимал неопровержимость наших доводов, и бессилие опровергнуть нашу характеристику эсеров как мелкобуржуазной партии расстраивало его и приводило в бешенство. В такие моменты дискуссия поднималась на такую «высоту», что вызывала вмешательство коридорной власти.
Были в четырнадцатой камере и анархисты, группы они собой никакой не представляли, а жили и действовали в одиночку. Особо выделялся из них анархист-индивидуалист Гуревич. Философия Гуревича сводилась к несложной формуле: «Я борюсь против всякой организованной власти». Гуревич был невысок, с густой рыжеватой бородой и огромной лысиной. Несмотря на свою непримиримую философию, был дисциплинирован и исправно выполнял все распоряжения «организованной власти» — старосты камеры.
Пэпеэсовцы держались отдельно и редко вступали в дискуссию, выдающихся среди них никого не было, и жили они тихой жизнью, и лишь когда грянула война, они ярко проявили своё лицо как пораженцы националисты-шовинисты.
У эсеров суетня: ихнего полку прибыло. Пришёл член центрального комитета эсеров Минор. Благообразный мужчина, с седой, окладистой бородой, с олимпийским взглядом.
Все эсеры нашей камеры побывали у него на поклонении. Однако за всё время его пребывания в централе, он политически себя проявил довольно с жалкой стороны.
Однажды он пришёл в нашу камеру. Эсеры почтительно окружили его. Алёша Рогов, Проминский, Трифонов и я тоже подошли послушать, что интересного старик расскажет.
Делая общий обзор политического состояния воюющих государств, он с подчёркнутым удовлетворением говорил о быстром развале германского хозяйства и скорой победе над немцами. Говоря о Бельгии, он с гордостью заявил:
— Я горжусь, что у меня два сына дерутся против немцев в рядах бельгийской армии…
В разговор вмешался Алёша Рогов. Он спросил Минора:
— Что же, вы считаете это высшим проявлением патриотизма?
— О, да, несомненно….
— Но ведь вы, кажется, социалист?
— Полагаю…
— Как же у вас эти два обстоятельства совмещаются?
Минор свысока посмотрел на Алёшу и в свою очередь насмешливо опросил:
— Молодой человек, позвольте вас спросить: вы верите в социализм? Вопрос был настолько неожиданен, что Алёша даже растерялся…
— Что… что значит верим?
— Мы не верим, а знаем, — поддержал я Алёшу.
— Ах, вот как… вы даже знаете… а я… вот я, Минор, — он постучал себя по груди, — я состою уже пятнадцать лет в центральном комитете партии социалистов-революционеров, и я не знаю, будет ли когда-нибудь социализм…
Что на это ему можно было ответить?
Я ему ответил:
— Ну, в таком случае из вас социалист, как из говна пуля….
Ответ мой по своей грубости и лаконичности был ещё более неожиданен, чем заявление Минора. Все притихли.
Минор сразу осунулся, лицо сморщилось, глаза в недоумении скользили по окружающим… Он растерянно развёл руками и, ни с кем не простившись, ушёл из камеры. Только после его ухода раздался дружный хохот. Эсеры набросились на меня.
— Что это за хулиганская выходка… Человек всю жизнь отдал революции и так ему отвечать…
— Чего вы шумите, — напустился на них Трифонов, — как же можно было на такое чертовское заявление ответить? Если вы все такие же социалисты, как Минор, то и вы заслуживаете такой же оценки…
Дело дошло до ссоры… Однако, когда мы прижали эсеров и потребовали ясного ответа, поддерживают ли они заявление Минора, они принуждены были заявить, что они не поддерживают его заявления и считают его личным мнением…
Минор больше в нашу камеру не приходил, а потом перессорился со всеми своими эсерами. «Старик из ума выжил», так впоследствии отзывались они о нём.