— Можно, — опять коротко ответил он.
— И подходить к окну можно?
— Можно. Только стоять и смотреть в окно нельзя.
Я отошёл от окна. Надзиратель закрыл волчок и ушёл. Я решил первое время не упираться, а изучить сначала порядок этой «европейской одиночной системы», как отрекомендовал мне новые одиночки один из помощников, уже знавший меня, направляя в эту «систему». Я решил на опыте сначала проверить, что можно и что нельзя.
Ходить по камере значит можно и даже подходить к окну можно, нельзя только останавливаться и смотреть в него… запишем.
Я стал ходить по камере и весьма тихо посвистывал, о чём-то задумавшись, и даже забыл об опытах. Через некоторое время в волчок опять терпеливо осторожный стук: свистеть нельзя.
— Почему нельзя? Я так тихо свищу, что никого и не беспокою.
— И тихо нельзя. Будете свистеть, я доложу дежурному помощнику.
Опять хожу. У окна стоять нельзя. Свистеть нельзя даже тихо. Посмотрим, что можно. Я стал думать, что бы самое невинное сделать, что не вызвало бы тревоги надзирателя. Начал негромко читать на память Некрасова «Кому живётся весело». Минуты три читал, никого нет, значит можно, хотел уже перестать, как опять стук.
— Громко разговаривать нельзя!
Хотя это были только опыты, однако у меня начало уже закипать.
— Как, даже и вполголоса разговаривать нельзя?
— Нельзя, не полагается.
— А я, может, молитву читаю, почём ты знаешь!
— Молитву только во время поверки можно.
— Ну что же, нельзя, так нельзя!
Волчок закрылся, надзиратель ушёл. Выдержанность и настойчивость надзирателя меня удивили: ни матюгов, ни резких движений или стуков, всё размеренно!. Вымуштровали, должно быть. И впрямь «европейская система».
Открылась форточка; надзиратель подал мне каталог книг, клочок бумаги и карандаш.
— Вот тут список книг; выберите себе две книги и запишите их на этой бумажке. Под записанными номерами подведите черту и под чертой ещё запишите несколько книг; это нужно для того, если записанных двух книг не будет, вам дадут из записанных под чертой.
Я записывал, надзиратель ждал. Выписав книги, я подал каталог и бумажку надзирателю.
— Завтра получите книги, — сказал он и закрыл форточку.
Уставши ходить по камере, я сел сначала на стул, но сидеть было неудобно: я пересел на стульчак, подбросив под себя свой бушлат. Я подогнул уставшие колени и охватил их руками. Сидел молча. Через некоторое время опять стук в волчок.
— Сидеть на стульчаке нельзя, — пересядьте на стул.
— Мне неудобно сидеть на стуле, я хочу сидеть здесь, мне удобнее.
— На стульчаке сидеть нельзя, перейдите на стул, — настойчиво повторил надзиратель.
Настойчивые приставания надзирателя начали меня тревожить, нервы стали напрягаться. Неужели опять с этими гадами схватиться придётся?
— Я не уйду с этого места, — ответил я надзирателю. — Я здесь никому не мешаю.
— Вы нарушаете мой приказ. Я об этом доложу дежурному помощнику.
Форточка закрылась, и надзиратель меня больше не тревожил до самой поверки.
Что они могут тут со мной проделать, какой вид репрессий применят?
На поверке дежурный помощник объявил мне:
— Завтра вы лишаетесь горячей пищи за неисполнение приказа надзирателя. Приказания дежурного надзирателя должны исполняться беспрекословно
Я решил в разговоры с администрацией не вступать, а молча устанавливать в камере свой порядок, невзирая ни на какие репрессии.
На следующее утро надзиратель подал в форточку мне хлеб и холодную воду: я не взял, тогда надзиратель открыл дверь и поставил хлеб с водой на стол.
Я долго ходил по камере и обдумывал создавшееся положение. Борьба, по-видимому, была неизбежной, и я готовился к ней. Новые условия требовали отбросить многое от прошлой борьбы: прошлая борьба проходила в условиях хотя и тяжёлого, но беспорядочного режима, где администрация не всегда находила меры систематической борьбы со мной и переходила на грубости, что позволяло и мне действовать, как в данный момент приходило мне в голову. В новой же «системе», по-видимому, было иначе: здесь тюремщики изводили заключённых, не выходя из пределов «вежливости», без шума, последовательно, по строго выработанному плану, поэтому тактика борьбы должна быть иная: упорная и спокойная.
— Выдержит тот, у кого нервы крепче.
За долгие годы тюремной жизни у меня выработалась привычка думать на ходу: склонив голову, мог целыми днями ходить по камере, и погружённый в думы не замечал времени. Новая одиночка была слишком тесна, и ходить в ней долгое время было невозможно. Покрутившись немного, я подошёл к окну и, не переставая думать, смотрел на клочок синего неба. Опять в волчок послышался осторожный стук: