Чемпион нашей камеры уже похудел и ходил по камере, задумавшись, как бы решая какую-то сложную проблему. Окружающие его приближённые тоже были озабочены: чемпион читинской тюрьмы был ловок и настойчиво отражал все махинации противника и каждый раз уходил победителем. Касса игроков нашей камеры с каждым разом облегчалась, шла усиленная «мобилизация» средств: шпана делала займы у своих родственников.
Наконец читинский чемпион ушёл и не вернулся. Игрок нашей партии лежал на нарах и не желал ни с кем разговаривать. Его приближённые тоже ходили хмурые. Оказалось, что читинец побил нашего игрока — выиграл все наличные деньги у нашей шпаны и «забастовал»: под «вещи» играть отказался.
Подходил срок нашей отправки из Читы на Амурку. Ждали только инспектора каторжных тюрем. Приехал и инспектор. На следующий день нас выстроили. Я стал в заднем ряду «подальше от глаз начальства». Надзиратель командует:
— Смир-р-рн-на-а-а!!!
В камеру в сопровождении всего тюремного начальства вошёл Гольдшух.
— Вот тебе фунт… пропала Амурка! — Я сжался, стараясь быть незаметным, за спиной стоявшего впереди.
Гольдшух остановился посредине камеры и, напыжившись, крикнул.
— Здарова-а!
Партия ему недружно ответила:
— Здравия желаем ваше превосходительство!
Гольдшух пошёл по рядам. Подходит ко мне.
— Неужели гад узнает?
Подошёл, смотрит на меня; я делаю равнодушный вид. Посмотрев на меня, он обратился к начальнику тюрьмы:
— Куда идёт?
— Здесь все на Амурскую дорогу, — ответил начальник. Гольдшух ничего не сказал и вышел со свитой из камеры. Сердце у меня упало: неужели узнал… и нужно же было на него нарваться: жди теперь гадостей…
Гадость явиться не запоздала. На следующий день партия ушла на Амурку, а я остался в Чите и через три дня покатился обратно в Александровский централ.
С тяжёлым сердцем я возвращался в Александровск. Надежды на волю остались там, за Читой. Впереди перспектива жизни в четырёх стенах.
Четырнадцатая камера встретила меня шутками.
— Эй, Петро, ты не туда приехал, Амурка-то там, на востоке!
Начались расспросы: в чём дело, почему вернулся?
Рассказал им про мою молчаливую встречу с Гольдшухом.
— Генералом, говоришь, стал… вот гадюка… какой же подлостью надо обладать, чтобы при царском строе да ещё по тюремному ведомству еврею в генералы вылезти!
— Как он тебя ещё в Аккатуй не закатал, к Высоцкому!
— Давай опять его в старосты. Поездил, будя: делом надо заниматься, — предложил пензяк Архипов.
Через неделю я уже опять делил мясо и тянул лямку камерного старосты.
Пришло известие, что фракция большевиков Государственной думы осуждена в ссылку. По этому поводу меньшевики пытались зубоскалить над нами:
— Что-то рабочие не больно за вас дерутся.
— Не дерутся, так будут драться. Думские зубры лучше вас знают, кто для них опасен и за кем рабочие пойдут. Вас они в ссылку загонять не будут — свои люди.
Война уже приелась и дискуссии не носили того пламенного характера, как было в первый период войны: спорили зло, не слушали друг друга, заранее зная все возражения противника. С начала войны многие жили ожиданиями правительственных политических актов, которые должны изменить судьбы политических каторги и ссылки. Однако правительство не только не торопилось пойти навстречу «чаяниям общества», но наоборот усиливало свою реакцию, жестоко подавляя всякое проявление политических «вольностей».
1915 г. закончился большими поражениями русских армий: немцы теснили наши войска из Польши и целиком перенесли военные операции на польскую территорию. Отжимали русские армии от Карпат. Однако военные затруднения правительства не изменили его реакционной политики в сторону смягчения. «Общественность», буржуазия вкупе с меньшевиками и эсерами, покорно помогала правительству «побеждать» немцев, шепча украдкой в кулак: «Побьём немцев, тогда поговорим, что делать дальше, а теперь только заботы об армии, и только о ней».
Патриотические настроения в тюрьме начали увядать. Патриоты повесили носы: никаких перспектив их патриотическим чувствам не открывалось. Некоторые из них стали впадать в «ересь»:
— И в самом деле, нужно ли ждать от такого правительства, что оно способно поднять «общественность» на оборону страны. Уж лучше пусть его лупят!
— Что так… потерпели бы, может батюшка-царь соизволит и пригласит, — дразнили мы в свою очередь патриотов.
На почве поражений на фронте началось и внутреннее разложение правящих кругов. Назначение председателем совета министров Штюрмера, человека не только ничтожного по уму, но и к тому же ещё и дряхлого, привело к ускорению разложения, которое внесла война в правящий класс умирающего самодержавия.