Развернулась хвостовщина, появились у кормила власти полицейский авантюрист Белецкий, психопат Распутин, бесконтрольно творившие всю внутреннюю политику последних двух лет войны и существования монархии.
Экономически Россия быстрыми шагами двигалась к катастрофе: заводы останавливались из-за отсутствия сырья, сельское хозяйство падало и уже подходило к шестидесяти процентам своего нормального производства, рынок пустел, нависала угроза продовольственного голода. Никто не знал, что делать, что предпринять. Умирающий класс помещичьего дворянства метался как в лихорадке, выталкивая из своей среды на посты министров одну бездарность за другой, превращая совет министров в проходной двор, меняя председателей совета министров: Горемыкина сменил Штюрмер, Штюрмера сменил Трёпов, Трёпова сменил князь Голицын. По министерству внутренних дел в 1915 г. Маклакова сменил Щербатов, Щербатова — А. Н. Хвостов, А. Н. Хвостова — А. А. Хвостов, второго Хвостова сменил последний министр внутренних дел психопат Протопопов.
Так один за другим выдвигалась вся эта плеяда бездарщины, последовательно губившая основу бытия своего класса — царское самодержавие.
На почве этой позорнейшей свистопляски правительствующей бездари и развернулся пышным цветом уголовно-политический авантюризм Распутина и Белецкого, толкавших расшатанную телегу самодержавия к пропасти, которую подготовляли ему война и экономическая разруха. Первый религиозно-патологическим воздействием на царя и царицу толкал их на путь самой безудержной реакции; второй путём системы политического управления страной, построенной исключительно на провокации, подкупах, шантаже и предательстве. Белецкий, будучи «товарищем» (помощником) министра внутренних дел, поддерживаемый Распутиным и царицей, являлся фактическим творцом всей внутренней политики того времени.
Распутинщина настолько наглядно влекла самодержавие к ускорению гибели, что даже монархист Гучков принуждён был выступить в Государственной думе с резкой критикой распутинщины и требовал удаления Распутина от «двора». А в дальнейшем махровый черносотенец, организатор еврейских погромов Пуришкевич, совместно с великими князьями «во имя спасения монархии» собственноручно сначала травил ядом, а лотом застрелил Распутина.
В условиях поражений на фронте, в условиях полного разложения политического управления страной, понятно, не могло быть и речи о каком-то «взаимном доверии правительства и общественности», о которой мечтали и которую пропагандировали либеральная буржуазия и социал-оборонцы всех мастей. И немудрено, что все надежды оборонцев на амнистию пошли прахом, и они повесили свои патриотические носы и даже начали впадать в совсем непатриотическую «ересь».
Экономическая разруха сильно отразилась и на питании каторги: мясо уже стало являться в виде роскоши в редкие дни, хлебный паёк уже сполз до трёх четвертей фунта в день. Горох и кислые капустные щи «с ароматом» были постоянной нашей пищей. Тюремная лавка постепенно опустела и перестала быть продовольственной поддержкой населения каторги. Особенно долгосрочные сильно страдали от недостаточной пищи: лишённые свежего воздуха, сжатые как в тисках в тесных камерах, быстро ослабевали и болели.
В августе у меня окончился кандальный срок, меня вызвали в контору. Надзиратель извлёк из шкафа наковальню, молоток и зубило:
— Ну, снимай казённое добро-то, зря носишь… железа бают мало, штыков не хватает…
— Принимай, жертвую…
Я подставил ногу. Надзиратель аккуратно пристроил на наковальню бугель, наставил зубило на заклёпку:
— Ну, господи, благослови! Люблю расковывать. Всё равно на волю человека выпускаешь, — надзиратель стукнул тяжёлым молотком по зубилу, заклёпка лопнула, и кандалы со звоном слетели с ноги, та же процедура с другим бугелем, и — я «свободен».
— Ну, катись, в новый разряд… цепи спали, душе легче… ходи как по маслу…
Второй раз в жизни я переживаю радость освобождения от цепей. Восьмифунтовые цепи требовали усилия ноги при ходьбе, и когда цепи спали, ноги при ходьбе дёргались: не сразу привыкаешь к нормальному шагу.
Окончание кандального срока означало окончание и срока «испытуемых», и я по закону перечислялся в разряд «исправляющихся», однако фактическое применение этого разряда относится только к тем, кто действительно «исправился», т. е. не имел побегов, вёл себя примерно с администрацией, не скандалил. Такие могли выходить на внетюремные работы, но у меня всех этих качеств не имелось, наоборот, мой «послужной список» пребывал в таком состоянии, что моё пребывание даже в общей камере было не совсем законным, поэтому-то моё «правовое» положение осталось прежним. Однако одно было неоспоримо — это радость освобождения ног, радость спать без цепей и не просыпаться от боли ноги, причинённой во сне неосторожным ударом.