— А всё-таки ушёл… ушёл, — мелькало у меня в голове.
На митинге собралось до тысячи человек, высыпало всё село. Крестьяне, крестьянки, детишки, солдаты, каторжане и надзиратели, все перемешались и внимательно слушали оратора, что-то говорившего им с импровизированной трибуны.
Мы подошли к трибуне. Говорил эсер Пославский — студент, говорил долго, тягуче и непонятно. Однако все слушали внимательно и терпеливо, Я топтался у трибуны нетерпеливо и ждал, когда кончит и слезет с трибуны Пославский.
— Чего ты егозишь? — обратился ко мне Проминский.
— Буду сейчас говорить… плетёт свою тухлую эсеровщину… туманит мужиков!
— Вали, вали, — сочувственно подтвердили Мельников и Проминский, — подпусти им.
Пославский кончил, я быстро взобрался на трибуну. Говорил долго и горячо.
— Войну, войну скорее надо закончить… пока революция не раздавлена. Мужиков домой… Революцию защищать, брать власть… землю… организуйте крестьянские комитеты… сбрасывайте мироедов, старшин, старост, приставов, урядников. Сами… сами берите власть…
Мужики уже слушали не спокойно, волновались, переминались с ноги на ногу и жадно смотрели мне в рот, всё сильнее и сильнее напирая на трибуну. Они с жадностью ждали, какие ещё близкие желанные слова скажет этот серый, измученный, размахивающий руками человек.
— Да здравствует революция! Долой войну! — закончил я свою горячую речь, хотел сойти с трибуны, но так обессилел, что повалился. Не отходившие от меня Митька Мельников и Проминский подхватили меня, поставили на землю и держали под руки, чтобы я вновь не свалился.
— Вот, вот… молодец, подлил им жару, — бубнил мне под уши Проминский.
Митинг кончился, мужики разбились на группы и что-то шумели. К нам подошёл седой старик крестьянин и, протягивая мне руку, говорил:
— Здравствуйте, не знаю звать-то как вас. Обчество довольно вашими словами. Праведно на счёт войны и на счёт мироедов тоже… на счёт комитета тоже согласны. Вот просим вас на денёк у нас остаться. Разъяснить, что к чему, и комитет нам составить… ново всё… незнакомо… не ошибиться бы как!
— Остаться, что ли? — обратился я к ребятам,
— Останься, обязательно останься, раз просят, помочь им надо, — зашумели кругом.
— Ладно, дед, останусь. Передай мужикам.
— Вот спасибо-то. Дай бог тебе, — заговорил обрадованно старик и торопливо зашагал к волости. За ним потянулись крестьяне.
Каторга грузилась на сани и гуськом потянулась в гору, медленно уходя всё дальше и дальше от централа, туда, где шумели знамёна и бушевала революционная буря.
Я остался один и с грустью глядел, как скрылись последние сани.
У крыльца волостного правления собрались все крестьяне. Женщины разошлись по домам, но мальчишки суетились возле мужиков. Они не могли успокоиться и не уходили.
Они хотят досконально знать, что это за революция, как она выглядит.
— Вон тот, што с бочки говорил… пускать её будет. Увидим, непременно увидим.
Когда я подошёл к крыльцу, старик собрался что-то говорить. Мужики оживлённо галдели. Старик махнул рукой и галдёж смолк, все уставились на старика.
— Господа, опчество, оратель, которого мы слушали на счёт войны и на счёт комитета, Петро Михайлович остался помочь нам, как и што. Теперя нам надо потолковать на счёт нашего положения и местной власти. Урядника и стражников упразднить, мировова судью тоже, взяточников теперя нам не надо, старшину Новосёлова тоже упразднить и вопче мироедов теперь подальше. Вечером объявляю собрание, комитет выбирать будем, — неожиданно закончил старик, махнул рукой и стал спускаться с крыльца правления.
Мужики опять оживлённо загудели и стали расходиться. Мальчишки разочарованно топтались на месте, потом с криками разбежались по переулкам.
Солнце уже было за двенадцать; мы со стариком пошли к нему.
— Пообедаем у нас, вольнова-то… каторжанские-то небось надоели, ишь как отощал.
К нам присоединились ещё несколько крестьян, молча слушали наш разговор со стариком и были ко мне неуклюже внимательны.
— Вот-те и поди же ты — столько сотнев лет царствовали, а вот как будто и не было их, и поди же, как ветерком сдуло, — разводил руками старик.
— Сгнило всё дед, потому и сдуло. Вот теперь спать не надо, а то богачи живо ухватят и опять на шее сидеть будут.
— Што и говорить, пусти только.
— А вот вы сказывали, штоб войну долой, — подвинулся ко мне инвалид в солдатской шинели. — А если он, немец-то, не захочет, как же тогда?
— Предложим им мир, согласятся: им трудно теперь. Они уже предлагали, да царское-то правительство отказалось. А если откажутся, обратимся к их солдатам, чтобы вместе прекратить войну.