— Жалеешь… в холодную его, а не жалеть… да и тебя тоже… одного поля ягода.
— В холодную его, в холодную, — зашумел сход, — пускай клопов-то покормит.
— Чего в холодную, и так не убежит, — раздавались отдельные голоса.
— Знамо не убежит, куда ему — пузо-то какое, едва носит. — Сход дружно захохотал.
— Ай да Спиря! Правильно, пососал мир-то. Тащи его в холодную. Десятских за ним послать. Пусть сидит! — Старик опять махнул рукой, сход затих.
— Софрон, возьми Кирюху, волоките сюда старшину, сход, мол, зовёт.
— Не старшина он теперь, а Тимофей Егоров, без титула он теперь, — выступил опять Спиря, — обыватель он теперь,
— Правильно! Волоки его без титула-то прямо в холодную.
Сход расшумелся, и старик никак не мог установить порядка.
— Передышку, Семён Митрич, дай… духу в присутствии мало… дышать нечем.
Дышать действительно было нечем. Я, уже привыкший за долгие годы к испорченному воздуху, тоже не выдержал и попросил сделать перерыв.
— Ладно. Айда на двор курить! — провозгласил дед, и сход с шумом повалил на улицу.
Во время перерыва ко мне подошёл старший надзиратель централа Сергеев и тихо мне передал: «Вас очень просит начальник зайти в централ, среди уголовных идёт большое волнение. Кто-то пустил слух, что политические дали приказ гарнизону расстрелять их. Они узнали, что вы ещё не уехали и настояли перед начальником, чтобы он пригласил вас».
Мы сговорились со стариком, что пока я схожу в централ, пусть мужики сговорятся насчёт кандидатур в волостной комитет.
— Мужики раньше часу не сговорятся. Вы сильно не торопитесь, — упреждал меня старик.
Сергеев приехал в пролётке, и мы с ним уехали в централ.
В конторе меня встретил начальник Никитин.
— Какое счастье, что вы не уехали! Кто-то пустил слух, что солдаты будут расстреливать уголовных. Волнуются, никаким успокоениям не верят. Узнали, что вы ещё здесь, потребовали, чтобы я вас обязательно пригласил. Поговорите, пожалуйста, с ними.
В централ я входил безо всякого волнения, входил не как узник, а как человек, имеющий какую-то, хотя и не официальную, но могучую власть. Сергеев услужливо открывал двери. Вызывали с верхнего коридора. Мы поднялись наверх. Я на миг остановился у нашей камеры — мертво. Уголовные столпились у дверей своих камер и кричали:
— Никифоров сюда, сюда идите! — Им уже сообщили, что я пришёл.
— Ну, в чём дело? Зачем меня звали?
— Говорят, что нас солдаты расстреливать будут! — кричали из всех камер.
— Глупости, никто вас пальцем не тронет. Наоборот, начальник головой будет отвечать, если он в отношении заключённых позволит применять какие-либо репрессии.
— Значит, это неправда?
— Вас просто кто-то провоцирует, чтобы вы какую-нибудь глупость выкинули. Надо этого остерегаться.
— Как же с нами теперь будет: амнистию применят к нам или нет?
— Ждать надо. Думаю, что и к вам применят. Мы не боимся вас выпустить: будете мешать — не пощадим.
— Ну, брат, нет… мешать не будем. Сами знаем, что пощады не будет. На войну все пойдём. Вы там хлопочите, чтобы и нас не забыли.
— Похлопочем. Вы только ждите спокойно.
— А наша солдатня нам резню не устроит? — В это время подошёл староста солдатских камер и, здороваясь со мной, ответил уголовным:
— Какой чёрт вас резать будет! Очень вы нам нужны.
— Ну вот, видите. Никто вас резать не собирается. Ждите терпеливо, и вам что-нибудь революция принесёт. Ну, всего вам хорошего.
— До свидания, до свидания. Не забудьте о нас!
Пошли к солдатским камерам. Староста мне сообщил, что получен приказ направить всех солдат в распоряжение иркутского воинского начальника.
— Прокурор сказал, что завтра нас отправит. Солдаты тоже собрались у дверей камер и ждали меня.
— Никифоров, здорова! Завтра едем! — звенели счастливые голоса.
Севастьянов стоял у самой двери, рот до ушей, нос кверху, глаза сияющие. Он радостно сжимал мою руку.
— Ну, что «тип», ожил, говоришь?
— Ну, н-е-ет-т! Я уже теперь не тип, гражданин я теперь вольный и к тому же грамотный.
Солдаты весело смеялись, не было угрюмости, злобы, с лиц уже смывалась печать тюрьмы.
— Ну, всего вам хорошего! Топайте в армию, да, чур, нас не бить. Революцию углублять.
— До свидания! В Иркутске увидимся.
Когда мы со старшим спускались с лестницы, он спросил меня:
— А как же нам теперь — уходить, что ли?
— На службу ходить продолжайте и распоряжений ждите.
— Уходить?
— Зачем?
— А как прижмут нас, как урядника, да старшину?