— А мы сейчас его, — и десятки рук потянулись к портрету.
— Раму-то, раму не сломайте, — заволновался Спиря, — золочена ведь она, на опчественную пользу может пойти.
Ребята со смехом потащили портрет на улицу за ними выбежала вся молодёжь.
— Ребята ещё всё шуточками да смехом живут, — поворчал старик.
Целый день работал волостной комитет. Огромное количество решений записал в протокол бывший волостной писарь, теперь секретарь комитета. Жуликоватый и опытный был, немало делишек проделывали они со старшиной. И писарь, чтобы завоевать доверие новой власти глубоко топил своего бывшего хозяина. Все понимали, что и он повинен во многом, но и своей мужицкой смёткой понимали, что большую услугу оказывает новой власти бывший писарь своими разоблачениями, и потому молчали и не напоминали ему. Целый ряд незаконных поборов был вводим старшиной на население, взимались незаконные штрафы. Всё это, понятно, мог проделать не полуграмотный старшина, а только с помощью опытного волостного писаря.
Старшину постановили предать уголовному суду, а писарю, одному из заместителей и Спире поручили подобрать все материалы. Назначение Спири заметно напугало писаря, он сначала побледнел, а потом лицо его сделалось красным. Я посмотрел на Спирю, а тот прятал в ус ядовитую улыбку. По-видимому, Спиря хорошо знал делишки старшины и участие в них писаря. «Удачно Спирю выдвигаем», — подумал я.
Комитет отменил все постановления крестьянского начальника, станового пристава, отменил все местные поборы и штрафы, которые по указанию секретаря являлись незаконными. Избрал комиссию под руководством председателя комитета по сложению недоимок с бедноты и солдаток.
Все решения комитета поручено было президиуму провести в жизнь в течение двух недель. Через две недели постановили созвать второе заседание комитета, а за это время президиум должен действовать от имени комитета в целом.
Закончили поздно вечером. Я попросил комитет меня отпустить.
— Сегодня, товарищи, вы уже вошли в курс своей работы, и я вам теперь буду мало полезен, и могу уехать.
Члены комитета и все, кто присутствовал на заседании, пожимали мне руки. Старик от имени общества благодарил меня.
— Великую вы помощь нам оказали. Свои дела-то знакомы, а вот где бы нам разобраться-то, а теперь что же, открытыми глазами смотрим. Спасибо вам, большое спасибо, и просим прощения, што от товарищей вас оторвали.
— Прощайте, будьте только начеку. Да постановление о войне не забудьте послать.
— Ну нет, мы этого не забудем.
Пока у старика мы пообедали и пили чай, к воротам подъехали сани, запряжённые парой, на санях сидела группа молодых ребят. Они с шумным смехом ввалились в дверь избы, потом стихли, сняли шапки и перекрестились на иконы.
— Готово, дедушка Семён, — проговорил Ванюха, обращаясь к старику.
— Вы што же это, все хочете ехать? — спросил, смеясь, старик. — Лошади вас не увезут.
— Нет, дедушка, ребята проводить Петра Михайловича приехали, проститься.
— Ишь уважительная у нас молодёжь, — довольно погладил старик свою седую бороду.
Я одел свой каторжный бушлат. Серые каторжные штаны, арестантская шапка полностью сохранили мой каторжный облик. Старуха смотрела на меня и качала головой.
— Так в арестантском и поедешь?
— Ничего, бабушка, теперь на воле-то не чувствуется, сменим всё.
— Ну, прощайте, желаю вам скорой радости.
— Спасибо, родной, спасибо, — низко кланялась старуха, вое понимали, какой радости я им желаю. — До свидания, Семён Дмитрич, крепко надо власть держать в руках. Зорко за вьнами следить, худым слухам не давайте распространяться.
— Да уж што не зорко-то, время теперь такое: зевать не полагается.
— Прощай, бабушка.
— Прощай, милый. Ох, што-то будет!
— Хорошо будет, мать, не охай, — ответил строго старик.
— Ну, поехали. Прощайте молодёжь, поддерживайте деда да Спирю с инвалидом слушайте: мужики надёжные, мироедом вашим спуску не дадут.
— Мы тоже не дадим. Прощайте!
Ванюха гаркнул на лошадей, и мы понеслись по той дороге, по которой вчера ушла политическая каторга.
Февральские ветерки
Темнело. Лошади бодро вынесли нас на вершину подъёма. Я оглянулся. Централ утопал в наступающих сумерках, фонари освещали сторожевые вышки.
— Прощай, проклятая…
Лошади легко бежали, хлопая копытами по утоптанному снегу, леса теряли свой обычный свет и делались тёмными.
— Эй, вы, милые!
Ванюха подобрал вожжи, а я погрузился в думы, переживая события последних дней.