— Ты зарегистрируй нас, а не виновничай.
— Не могу, внесите взнос сначала, а потом я вас и зарегистрирую.
— А где мы тебе этот самый взнос-то возьмём. Мы только три дня как вышли из централа, голова ты садовая.
Парнякова однако крепко вела свою линию и требовала вступительного взноса 50 коп. и столько же членского. Некоторые ещё не обзавелись грошами, а кто имел, тот уже регистрировался. У меня тоже не было ни копейки, поэтому я спорить не стал, пошёл к секретарю. В секретарской тоже толпились люди. Трилиссер им что-то объяснял. Дождавшись пока схлынул народ я поставил перед Трилиссером вопрос, имеем ли мы в исполнительном комитете своих представителей.
— Плохо у нас там дело, никого нет!
— Надо влезть туда, — предложил я.
— Попробуй, может, удастся. А то вся власть в их руках.
— А кто там сидит?
— Эсеры, меньшевики, Веденяпин, Церетели, Архангельский, Тимофеев… вся их верхушка.
— Ну, туда не пролезешь — нe пустят. Знаешь, поеду я крестьянские комитеты организовывать, может от исполнительного комитета и поехать можно.
— Вали, попробуй.
Исполнительный комитет общественных организаций помещался в доме генерал-губернатора, на берегу Ангары. У подъезда стоял почётный военный караул, который никого у входа не задерживал. Я прошёл в приёмную. За столиком сидел какой-то военный,
— Мне в президиум комитета надо.
— Вы откуда?
— Из Александровского централа. Каторжанин, — добавил я для солидности.
— Обождите, я сейчас узнаю, — военный скрылся за дверью. Через минуту вышел. — Войдите!
В генерал-губернаторском кабинете сидел за столом Тимофеев.
— А, Никифоров, з-до-рово! Вы чего?
— Я хотел бы насчёт работы поговорить.
— Насчёт работы. Вот хорошо. Бегут все в Россию, а здесь никто не хочет оставаться. Надо крестьян информировать. Поедешь? В роде как бы комиссара…
— Что же, можно, я согласен!
— Мандат и денег тебе дадим, катай.
Вошли Веденяпин, Архангельский.
— Вот, товарищи, Никифоров, знает быт и психологию наших крестьян, согласился поехать для информации, хотя он из бунтарей-большевиков.
— Ага, ну, ничего, — одобрил Архангельский, — поезжайте, не опасно. Сибирских мужичков в большевиков не переделаешь — крепки.
Тимофеев позвонил, вошёл тот же военный.
— Вот передайте эту записку управляющему делами. Нужно товарищу Никифорову выдать мандат на поездку по губернии и путевые.
Управляющий делами не знал, какого характера надо выдать мандат, поэтому я продиктовал его сам. Уполномочивается для реорганизации волостной и сельской власти.
Подписывать мандат я понёс сам. Тимофеев поморщился:
— Что-то ты сразу!
— Комитеты создать надо: не оставлять же старшин у власти!
— Знаете, всё же как-то сразу.
— Что боишься, чтобы я мужиков в большевиков не переделал?
Тимофеев отмахнулся и подписал мандат. С мандатом и деньгами в кармане я явился в наш комитет.
— Ну, как?
— Еду реорганизовать власть на местах.
— А как ты думаешь это делать?
— Буду пока организовывать волостные комитеты, а потом съезд соберём.
— А как насчёт войны с ними будешь говорить, не отдубасят тебя мужики?
— В Александровске не отдубасили, не дураки они.
— Ну что же, крой!
— Товарищ Парнякова, получай законные взносы и регистрируй.
Парнякова аккуратно вписала в журнал мой взнос, зарегистрировала мою фамилию и, небрежно написав квитанцию, подала её мне.
— Получай. Отныне ты узаконенный социал-демократ.
— Большевик, — добавил я авторитетно.
— Катись, не толкись перед глазами.
— Товарищ Никифоров, — пропищала над ухом какая-то девица.
— Ой, в чём дело?
— Сегодня собрание артистов и служащих театра. Никого послать не можем. Пойдите, пожалуйста, выступите перед ними, а то эсеры собрание захватят…
— Да душа с них вон, пусть их захватывают, что нам революцию делать — с балеринами-то что ли!
Из двери кабинета высунулась рожа Трилиссера:
— И в самом деле сходи-ка выступи.
— Чёрт с вами! Где они собираются?
— В театре, — пропищала опять девица, — в шесть часов вечера. Смотрите не забудьте.
Решил до вечера побродить по городу. Недалеко был хлебный базар. Направился туда. Из рыбных рядов несло тухлой рыбой. Продавцы сидели в засаленных полушубках, перекликались, иногда зазывали покупателей. Протянулся длинный ряд лавок с крестьянским инвентарём. У входа некоторых лавок висели богатые иконы, «Николы», и перед ними горели лампады. Купцы с богом были в большой дружбе. Вокруг рыночного настила стояли крестьянские подводы с хлебом, с картошкой. Посредине рынка стояла будка с весами, «важня». Я пошёл мимо подвод в надежде встретить знакомых крестьян. Рынок тот же, что и двадцать лет назад, только менее оживлён и беднее. Не встретив никого знакомых, я пошёл пообедать в столовую, помещавшуюся где-то на Амурской улице в подвале.