— Картошка, брат, дело, — обратился я к своему соседу.
— Да, выгрузили, можно сказать.
Сбившись толпой, мы ввалились в помещение электрической станции.
Огромные блестящие паровые машины непривычно поражали своей молчаливой неподвижностью: огромной величины паротурбины, как чёрные свиньи, лежали на блестящем полу станции. За дежурным столом возле распределительной доски сидели два человека в засаленных куртках. Это были инженер и механик электрической станции.
Инженер нам объяснил, что в нашу задачу входит пустить четыре паровые машины, осветить все центральные улицы Петербурга и дать ток на заводы, которые работают электричеством.
Зная от нашего мичмана, что рабочие станции забастовали, а нас пригнали, чтобы сорвать забастовку, мы ответили инженеру:
— Сначала мы этот вопрос обсудим, а потом дадим вам ответ, будем или не будем работать.
Инженер посмотрел на нас с недоумением и сказал:
— А я думал, что вас прислали работать, а вы, видать, митинговать собираетесь?
— Нам без митинга, как вам без молитвы, никак нельзя, — ответил ему кто-то из матросов. — Мы всякое дело митингом начинаем. Гайда, открывай митинг!
Братва загудела, и митинг открылся. Как всегда, в начале митинга бестолково пошумели, потом начали говорить и слушать. Я предложил к работам не приступать; в случае, если нас захотят отсюда увести, то не уходить, чтобы вместо нас не прислали кого-либо другого. Так и сделали: от работы отказались. Инженер куда-то позвонил. Мы разбились по группам и с большим интересом рассматривали огромную станцию.
Из экипажа приехал экипажный адъютант и заявил нам, что если мы не будем работать, то нам приказано вернуться в экипаж. Мы ответили, что мы останемся на станции до конца забастовки.
— А работать будете?
— Если рабочие позволят, будем.
Адъютант подумал немного, потом отмахнулся рукой:
— Чёрт знает, что с вами делать.
Повернулся и вышел.
В этот же вечер прибыли на станцию матросы 14-го и 18-го экипажей. И тоже в сопровождении кавалерии. Матросы ввалились в станцию с шумом:
— Эй, бабушкина гвардия! Бастуете, что ли? (Гвардейский экипаж считался экипажем вдовствующей царицы, поэтому его в шутку называли «бабушкиной гвардией».)
— Бастуем, грачи, а вы зачем прилетели? (Maтpocoв, носивших чёрные ленты на фуражках, называли «грачами».)
— А мы вам помогать. Машины ещё не попортили? Инженер опасливо посмотрел на буйную ватагу матросов, а потом озлобленно плюнул:
— Ну и работнички! И какого чёрта вас сюда понагнали?
Но на инженера уже никто не обращал внимания; началось опять оживлённое митингование. Наше решение вновь прибывшими было одобрено.
Матросы галдели почти целую ночь; некоторые хлопотали что-то насчёт водки, но, по-видимому, ничего из хлопот не вышло, потому что к утру никто не напился и все поднялись в благополучном состоянии.
Наутро опять устроили митинг. Поставили вопрос о запрещении пить водку на станции. Некоторые было запротестовали; большинством было принято: водки и пьянства на станции не допускать.
В этот день к нам ещё прибавился народ: пришла электротехническая рота, которая после короткого митинга присоединилась к нам. У них уже полотна роты находилась под арестом за «волынку» на каком-то заводе, где им предложили заменить бастующих рабочих.
С приходом электриков нас набралось на станции около двухсот человек. Инженер только руками разводил, зачем нас понагнали такую уйму. Мы также не понимали, зачем набивают станцию новыми людьми, когда знают, что пользы от них ни на грош.
Просидели мы без каких-либо происшествий дня три. Рабочие по-прежнему кучками сидели у ворот. Обед нам привозили из своих частей. Вместе с обедом на станцию проскальзывала и водка, но в таком незначительном количестве, что пьяных не наблюдалось. На третьи сутки перед вечером на станцию пришла группа рабочих. О чём-то переговорили с инженером, а потом вместе с ним подошли к одной машине и начали возиться возле. Матросов эта возня взволновала. Окрикнули рабочих:
— Эй, товарищи, что вы хотите делать?
— Хотим машину пустить, — ответили рабочие.
— А вам кто позволил?
Рабочие смутились. Тогда к ним пристали вплотную: