Однако это могучее восстание было одиноким. Бушующее море реакции уже залило всю Россию: полевые суды заливали кровью рабочих дворы заводов и вокзалы железных дорог. Рабочие организации были разгромлены, крестьянские восстания были подавлены, карательные отряды густой сетью разбросались по всей России, революция ушла в подполье.
В такое время ярким оглушительным взрывом прогремело второе кронштадское восстание и, зажатое железным кольцом чёрной реакции, погасло.
Жуткая расправа над участниками второго восстания приглушённым стоном отозвалась по всей побеждённой России; пролетарская Россия, тяжело раненная в неравных боях, не могла вторично подняться на защиту своих лучших бойцов, погибающих под ударами торжествующего самодержавия. Предсмертные песни моряков того времени говорят о жутких расправах и о непоколебимой революционной стойкости погибающих под расстрелами матросов.
Под покровом тёмных ночей уходили в море с живым грузом баржи. До рассвета ухали по морю ружейные залпы: это убивали пленных матросов и, зашивая их в смоляные мешки с привязанным к ногам грузом, бросали в море.
В низких казематах морских крепостей сотни побеждённых, но не покорённых мятежников ждали своей участи. Военно-полевые суды при соблюдении всех ритуалов уже легально ещё несколько десятков матросов «подвергли расстрелу» и спустили в мутные воды Балтийского моря. Сотни мятежных бойцов пошли следом за своими братьями по каторгам и по далёким просторам Сибири.
Моряки отошли с поля первых битв, чтобы залечить тяжёлые раны, чтобы снова и снова готовиться к последнему решительному штурму.
По возвращении в экипаж нас встретил тот же офицер, который сопровождал нас на электрическую станцию.
— Забастовщики… Марш по ротам, с-с-сволочи… — прошипел он злобно и, повернувшись к нам спиной, пошёл прочь.
Вечером на поверку явился наш ротный командир, штабс-капитан армейской службы. Для командования машинными ротами почему-то морских офицеров не назначали, и ими командовали армейские офицеры, и лишь на судах машинные команды входили в подчинение морским офицерам.
Командир петухом подкатился к выстроившимся матросам и сиповатым голосом прокричал своё обычное:
— Здорово!
— Здравия желаем, — ответили мы ему в разноголосицу.
— Срамите её величества Гвардейский экипаж! Забастовщиков поддерживаете! Под суд, сукины сыны, хотите! Спе-ци-али-сты… сволочи…
Ротный дошёл до высшей степени раздражения и, не докончив своей злобной речи, убежал, предоставив закончить поверку фельдфебелю.
Жизнь в экипаже потекла своим порядком. Вырваться из экипажа случая не представлялось. Целые дни проводили за чтением брошюр и газет, которые дождём сыпались в те незабываемые дни.
Братва во 2-й роте скучала больше. Соколов в своих скорбных записках писал мне: «Тухнем мы, брат, здесь. Хоть бы на минутку выпустили: пьющего человека так закупорить. Зверство! Ты вот брошюры велишь читать, а я не могу: буквы, как рюмки, на столе прыгают. «Новый закон» начал читать, на второй странице заснул. Не заставляй ты меня их читать, я и так пойду, когда понадобится. Ребята вот читают, ну и пусть их. Послать бы за половинкой, да грошив нима. Э-эх, Петро, тяжка доля».
Дня через три после нашего возвращения в экипаж ко мне забрёл мой земляк, гвардеец Преображенского полка Знаменский. Детина огромного роста и чрезвычайной силы: когда мы ехали из Иркутска в Петербург новобранцами, Знаменский на станции «Тайга» забрался к томичам в теплушку, выпил с ними, а потом поссорился и выкинул их всех из теплушки.
Знаменский входил в ревгруппу 1-го батальона. Знаменский мне рассказал, что батальон был наряжён охранять Николаевский мост во время демонстраций, но отказался идти. Отказалась также выступить часть Московского полка и заперлась в казармах. В Гренадерском полку дежурный офицер застрелил солдата, который заявил, что гренадеры выступать против рабочих откажутся; в полку по этому поводу произошла волынка: побили офицеров и «шкур». Полк заперт в казармах, и, кажется, четыре человека арестовано, несколько рот обезоружено.
— Говорят, что нас также будут разоружать.
— А как себя держат преображенцы?
— Спокойно: пусть, говорят, разоружают.
— Арестов у вас не было?
— Арестов не было, но офицеры всё время дежурят по ротам… Я зашёл тебе сказать, чтобы ты пока избегал заходить, а то неровен час — ещё схватят. Волынка может выйти. А мы решили пока ограничиться отказом от выступлений против рабочих.