— Кого тебе?
— Веретников дома?
— Рядом, дальше! Лезут тут…
Я быстро ретировался, и калитка снова захлопнулась. Я же другой улицей ушёл к вокзалу. По-видимому, полицейский сидел в засаде, и я чуть не влопался.
Жара в Красноводске была необычайная. Я сначала после холодной ночи весьма обрадовался теплу, но скоро почувствовал, что буквально жарюсь. Горы кругом Красноводска имели красную окраску и поэтому казались раскалёнными. Красноводск стоит во впадине, зажатый между горами, как будто в печке. Пока составлялся поезд, я почти не вылезал из моря. Оно у Красноводска удивительно прозрачное и тёплое. Наконец поезд составили, я взял билет, и мы поехали по пустыне, которая начинается после Красноводска. Горячий ветер поднимал густые облака мелкой раскалённой пыли, которая проникала во все щели вагона. В вагоне становилось настолько душно, что многие пассажиры теряли сознание. Поезд шёл довольно быстро. Я сел на ступеньки вагона, но и здесь было невыносимо жарко. Пустыня была безбрежной. Быстро уносились назад пылающие горы Красноводска, а впереди виднелись огромные тенистые деревья, и между ними иногда поблёскивала вода. Но сколько мы ни ехали, а доехать до деревьев и воды не могли; вместо них попадались весьма редкие и небольшие травяные кустики «перекати-поле», а впереди продолжали маячить тенистые рощи и вода.
— Вишь, как сад с водой, — проговорил сидящий на другой ступеньке пассажир и показал пальцем на видневшуюся вдали рощу.
— А что же мы никак до них не доедем? — спросил я.
— А там их нетути. Марево всё. Вот энти кустики и кажутся деревьями, а деревьев-то на самом деле никаких лет. Одно марево.
Однако это «марево» и мне начало причинять большие страдания: воды в поезде нет, во рту высохло, язык сделался толстым и неповоротливым. На редких станциях воды было мало, и пассажирам её не давали за исключением больных, которым понемногу вливали в рот.
Попадались караваны верблюдов. Казалось, что они шагают не по земле, а по воздуху и похожи на огромные плывущие корабли.
Ах, эта вода вдали: рябит, переливается и всё уходит и уходит вперёд, как призрак. Губами шевелишь, а звуков голоса не слышно.
Ашхабад — город безумной радости, по прибытии на вокзал люди как безумные набрасываются на воду, на дыни, на виноград. А город, потонувший в зелени, как рай. И как тут мусульманину, прибывшему с караваном, в упоении не восхвалить своего аллаха за великую радость прохлады!
И мусульмане, «омывшись» в тени деревьев, страстно припали лбами к тёплой гостеприимной земле. Пустыня безгранично содействовала усилению авторитета аллаха. Тут взмолишься.
Хотя я выдержал дорогу благополучно, всё же, когда приехал в Ташкент, с трудом добрался до постоялого двора, где узбек под тенистой чинарой отвёл мне на циновке место. Я сейчас же лёг и потерял сознание.
Когда я проснулся, хозяин радостно закивал мне головой и сейчас же побежал к воротам, кого-то крикнул. К моему удивлению и досаде хозяин крикнул полицейского и шёл с ним ко мне.
«Пропал», — думаю.
Полицейский подошёл ко мне.
— Ага, проснулся!.. Солнышко-то — оно здесь того, сердито.
Я не понимал, в чём дело, и с недоумением смотрел на полицейского.
— Чего как чумной смотришь? Удар с тобой был — вот что. На вот, смотри, все ли тут деньги. Полицейский подал мне мой кошелёк, где было рубля полтора денег, и паспорт, за судьбу которого мне нужно было весьма опасаться.
— Сартишка мне сказал, что ты очумел, документ мне и бумажник сдал. Три дня ты валялся. Часто здесь это. Иные не выдерживают — в больницу увозим, а ты выдержал. Голова, значит крепкая. Из Красноводска что ли?
— Из Красноводска.
— Жарко там, пески… Некоторые не выдерживают. Полицейский ушёл. Я попросил у хозяина чай. Молодой узбек быстро принёс мне чайник, пиалу и круглую лепёшку.
— Кок чай якши? — поощрительно засмеялся во всю рожу узбек.
Я с удовольствием выпил несколько чашек зелёного чая и съел лепёшку. Ташкент поражал меня своими контрастами: Европа и Азия как будто в бешеной битве надвинулись друг на друга да так и застыли, «новый» и «старый» город. Старый город — древний, азиатский, таинственный со своими узкими уличками, глухими заборами и домами без окон на улицу. На крышах домов, как привидения, появляются женщины, наглухо закрытые чачванами. Жизнь как будто притаилась в этом городе и готовится для прыжка. На фоне старого города блещущий электричеством европейский Ташкент казался нахальным.