И работать за бесценки
Опять нас будут заставлять?
Рабочий день ещё прибавят,
Иль за ворота всех пошлют?
А может быть в сыскное сплавят,
Потом в Якутскую сошлют?
В 1907 г. с быстрым наступлением реакции начался распад революционных сил эпохи 1905 года.
Либеральная буржуазия закончила свою «революционную» деятельность «выборгским кренделем».
Из социал-демократической партии началось массовое бегство партийной интеллигенции. Рабочие социал-демократы, большевики, с единицами преданной революции интеллигенции скоро остались в одиночестве. В этот момент от нашей партии отпало всё квазиреволюционное, как короста от выздоравливающего тела.
Мелкобуржуазная интеллигенция вслед за крупной буржуазией начала перестраиваться и приспособляться к новым политическим условиям, ища путей к закреплению своих экономических интересов.
Нажим жестокой реакции, отход балласта от партии поставили перед ней задачу полной перестройки методов революционной работы в условиях победившей реакции. Задачи революционного восстания значительно отодвинулись, в порядок дня стали вопросы о сплочении оставшихся верными партии небольших кадров, усилении подпольной партработы и использовании легальных возможностей, отвлечение профессиональных союзов от их узко экономических задач и вовлечение их в широкую политическую борьбу.
Предстояла новая и упорная борьба — борьба за овладение рабочим движением, за овладение профессиональными союзами, борьба за отрыв рабочих масс от меньшевистского руководства, борьба за сохранение подпольных организаций (антиликвидатарство).
Эти новые задачи потребовали концентрации на них всех наших партийных сил и ликвидации некоторых партийных институтов. Так, на пятом лондонском съезде партии было постановлено распустить органы подготовки вооружённого восстания, боевые дружины.
Роспуск боевых организаций, временный отказ от тактики вооружённой борьбы усилили распад партии. Значительная часть боевых дружин, особенно молодёжь, не поняла решений партии и не подчинилась им. Некоторая часть дружин ушла из партии, объявив себя самостоятельными революционными организациями, продолжающими вооружённую борьбу с самодержавием. Однако скоро деятельность этих групп свелась к систематическим эксам и мелким террористическим актам. Сжатые железным кольцом полицейщины, жандармов и провокаторов, они стали быстро разлагаться, превращаясь в простых грабителей, и потом окончательно распались.
Этим последним явлением закончился период послереволюционного распада. Началось сколачивание революционно-устойчивых пролетарских кадров.
Однако окрепшая реакция больно била по партии, разбивая её отдельные звенья: виселицы — «столыпинский галстук» — работали вовсю; тюрьмы и каторжные централы не вмещали толкаемых туда пачками людей. Якутская и вообще сибирская ссылка стала весьма населённым местом. Административных увозили на далёкие окраины эшелонами, не предъявляя им никаких обвинений — такая формальность считалась излишней.
К 1908 г. партия вышла с глубокими ранами, медленно и с трудом выправляясь. Революция погасла, революционное движение ушло в глубокое подполье. Эта мрачная эпоха своеобразно отразилась на массовом революционном активе. Именно массовый революционный актив получал первые и жестокие удары победившей реакции. «Столыпинский галстук» неотступно висел над каждым активистом, особенно над участниками военных и вообще вооружённых восстаний.
Вся эта масса поголовно переходила на нелегальное положение, имея на руках фальшивые паспорта, которые при первых же арестах зачастую оказывались недействительными, и арестованные, имеющие в перспективе петлю или многолетнюю каторгу, объявляли себя «не помнящими родства». По закону все «не помнящие родства» зачислялись в категорию «бродяг», а за бродяжничество полагалось четыре года арестантских рот, ссылка на поселение. Для имеющих за плечами петлю или многолетнюю каторгу бродяжничество с арестантскими ротами являлось наилучшим выходом; и потому «не помнящих родства» в то время по тюрьмам появилось весьма большое количество.
Вот в таких-то «не помнящих родства» оказался и я, так как при аресте у меня паспорта не оказалось, и, помня наказ партии, я от дачи вообще каких-либо показаний отказался. Поэтому в тюрьме и, кажется, в арестном протоколе я был отмечен по неподтвердившемуся при первом аресте паспорту под фамилией Пётр Малаканов.
Положение «бродяги» позволяло тюремной администрации и прокуратуре держать меня закованным в кандалах, что для них было весьма удобно, потому что за мной числился уже один побег.