И погода, как и все остальное в этом поразительном новом мире, была какая-то нечеловеческая: жаркая ночью и жаркая днем. Воздух казался паром; даже ветер был здесь горячим паром, пропахшим запахом гниющей растительности. Аллигаторы, странные птицы, мухи разных видов и величин, жуки, муравьи, змеи и обезьяны — все, казалось, недоумевали, что может делать здесь человек — в этой атмосфере, где солнечный свет не дает радости, а ночь — прохлады. Ходить в платье было невыносимо, но сбросить его значило быть опаленным днем и предоставить еще более обширное поле деятельности москитам ночью; если вы выходили днем на палубу, вас ослеплял безжалостный блеск, а оставаясь внизу, можно было задохнуться. Днем появлялись какие-то мухи, чрезвычайно умные и зловредные, увивавшиеся вокруг рук и лодыжек. Капитан Гэрилльо, единственное существо, отвлекавшее Холройда от этих физических страданий, стал наводить на него невыносимую скуку; он повторял изо дня в день незамысловатую историю своих сердечных чувств к целой плеяде анонимных женщин, точно перебирал четки. Иногда они стреляли в аллигаторов, и в редкие дни наталкивались на человеческие поселения в лесной пустыне и оставались там на денек-другой, чтобы выпить и отдохнуть. Раз ночью им даже удалось потанцевать с креольскими девушками, которые нашли жалкие познания Холройда в испанском языке, исключавшие употребление прошедшего и будущего времени, вполне удовлетворительными для своих надобностей. Но это были лишь светлые проблески в унылом, сером коридоре струящейся реки, вверх по которой продвигалась трепещущая машина. Некое великодушное языческое божество в образе большой оплетенной бутылки принимало поклонение в кают-компании, а также, по всей вероятности, и на баке.
Но Гэрилльо все больше и больше узнавал о муравьях, — то на той, то на этой остановке, — и начинал интересоваться своей миссией.
— Это новая порода муравьев, — говорил он, — нам придется набраться этой… как ее… энтомологии, что ли? Огромные! Пять сантиметров! А некоторые и того больше. Чудно, что нас, словно обезьян, посылают уничтожать насекомых.
Он разразился негодованием:
— Представьте себе, что выйдут какие-нибудь осложнения с Европой, а я прозябаю здесь — скоро мы будем в Рио-Негро — и моя пушка бездействует!
Он обнял свое колено и задумался.
— Эти люди, в том месте, где мы танцевали, были оттуда. Они потеряли все, что имели. Раз днем муравьи нагрянули на их дом. Все выбежали. Знаете, когда муравьи появляются, ничего другого не остается: все убегают, и они занимают дом. Если вы останетесь, они съедят вас, понимаете? Хорошо… Затем они вернулись. Они думали, что муравьи ушли… но муравьи не ушли. Они попытались войти — сын вошел. Муравьи сейчас же набрасываются…
— Карабкаются на него?
— Кусают. Он выбежал назад и побежал мимо своих прямо к реке. Понимаете? Бросается в воду и топит муравьев. Да, — Гэрилльо остановился и, приблизив свои влажные глаза к лицу Холройда, постучал по его колену суставом пальца. — В ту же ночь он умер, словно его укусила змея.
— Он был отравлен… муравьями?
— Кто знает! — Гэрилльо пожал плечами. — Быть может, они сильно искусали его… Когда я поступал на службу, я шел, чтобы сражаться с людьми. Эта пакость — муравьи… они приходят и уходят. Это не человеческое дело.
После этого он часто заговаривал с Холройдом о муравьях, и всякий раз, когда ему удавалось наткнуться на какое-нибудь человеческое подобие в этой пустыне из воды, солнечного света и далеких деревьев, Холройд, благодаря увеличившемуся знанию языка, убеждался, что грозное слово Sauba приобретает все более и более полную власть над всем.
Он заметил, что муравьи начинают становиться интересными, и чем больше приближался к ним, тем интереснее они казались. Гэрилльо внезапно забросил свои прежние темы, а португалец-лейтенант превратился в разговаривающую величину. Он кое-что знал о муравьях, уничтожающих листья, и излагал, как мог, свои познания, Гэрилльо иногда переводил Холройду то, что он хотел сказать. Лейтенант рассказывал о маленьких строителях, которые работают и вступают в бой, и о больших строителях, которые повелевают и правят; о том, как эти последние всегда ползут к шее, и как на месте их укусов появляется кровь. Он рассказывал, что они срезают листья и собирают целые пласты их и что муравейники в Каракасе местами достигают сотни ярдов в поперечнике.
Холройд, португалец и капитан потратили два дня на спор о том, если ли у муравьев глаза. На второй день прения приняли очень ожесточенный характер, и Холройд спас положение, отправившись в лодке на берег, чтобы наловить муравьев и проверить это. Он поймал несколько образчиков и вернулся на судно, причем оказалось, что у одних были глаза, а у других нет. Они поспорили также о том, кусаются ли муравьи или жалят.